Переключиться • 28 января 2025

Как итальянский Ренессанс повлиял на русскую и западную культуру

Как итальянский Ренессанс повлиял на русскую и западную культуру

Текст: Евгений Соркин

Фото: alpina.ru


Русская культура XVI века, несмотря на явные признаки отстраненности от итальянского Возрождения, тайно питалась его идеями. В глубине московского государства зарождался новый тип человека-индивидуалиста, который стремился к самовыражению и самоутверждению. Это была эпоха перемен, когда борьба за власть переплеталась с бурными страстями, а жестокая месть часто была ответной реакцией на несправедливость. Подробнее о влиянии итальянского Ренессанса на Россию и страны Запада рассказал публицист и журналист Дмитрий Травин в своей книге «Почему Россия отстала? Исторические события, повлиявшие на судьбу страны». Книга готовится к выходу в издательстве «Альпина Паблишер», Inc. публикует ее отрывок.

Как‐то раз знаменитый Дмитрий Лихачев (тогда еще не академик) решил поискать в русской культуре конца XIV — начала XV в. признаки предвозрожденческого индивидуализма. Нашел он их «в широком развитии скитского монашества», что вышло довольно странно, поскольку по такому критерию ранний Ренессанс можно было бы перенести из Италии времен Дученто и Треченто на Восток в первые века христианства. А какой‐нибудь Симеон Столпник оказался бы просто воплощением ренессансного индивидуализма.

Возрождение — миф или реальность

В общем, поиск нашего Предвозрождения, соответствующего в известной степени Предвозрождению западному, прошел неудачно. Лихачев, бесспорно, показал, что наша культура возродилась после монгольского нашествия, но сам по себе факт подобного возрождения не имеет отношения к Ренессансу как конкретному культурному явлению конкретной эпохи, выразившемуся в важнейших достижениях европейской философии, техники и искусства. В результате одна из стандартных претензий к русской истории состоит ныне в том, что наша страна не прошла через Ренессанс.

Неудачная траектория движения лишила отечественную культуру ряда важнейших характеристик, позволивших Западу осуществить модернизацию. Россия, мол, отстает в развитии, поскольку народ так и не обрел в нужный момент тех способностей, которые вырабатывались в прекрасном мире Микеланджело, Шекспира и Эразма, а вместо этого унаследовал культуру Византии.

Русь двигалась не к Возрождению — новому высвобождению эмансипированной творческой энергии и индивидуального самосознания, — но к синтетическому утверждению традиции. Все, что видели и слышали верующие, наставляло их на путь к Богу, а не вело к философским размышлениям и книжной мудрости.

Подобная трактовка истории не принимает во внимание то, что условный Запад сам был неоднороден как в формировании, так и в восприятии ренессансной культуры. Достижения городов Северной Италии, Южной и Западной Германии, Нидерландов, а также Лондона с Оксфордом интерпретируются как достижения всей «западной цивилизации». Но европейская периферия — Южная Италия, Пруссия, Скандинавия, Польша, Балтия, Ирландия, целый ряд регионов Пиренейского полуострова, Балканы и т. д. — не отличалась, мягко говоря, высокой плодотворностью ренессансного творчества.

Периферия скорее являлась потребителем ренессансной культуры, чем ее создателем. Нынешние успехи стран Запада в развитии рыночного хозяйства и демократии не имеют прямой и очевидной связи с достижениями пятисотлетней давности. Те, кто был тогда периферией (Швеция, Дания, Норвегия, Финляндия), выглядят не хуже родины титанов Возрождения. Более того, даже в те страны, которые, без сомнения, имели большие культурные достижения в эпоху Возрождения, новые идеи приходили порой с большим опозданием.

Переменам в искусстве и литературе, случившимся в конце XIV столетия в Италии, потребовалось известное время, чтобы достичь Северной Европы, где Ренессанс сформировался лишь в начале XVI века.

Не случайно Шекспир — знаковая фигура для ренессансной Англии — на несколько поколений моложе Леонардо, Микеланджело, Рафаэля. Европейский регион, в котором интенсивно формировалась новая культура, был довольно ограничен в пространстве, о чем свидетельствуют не только великие имена, но и статистические данные. Так, скажем, к 1500 году в Европе имелось более 250 печатных станков, но при этом 80 — находилось в Италии, 52 — в Германии и 43 — во Франции.

Проблема Ренессанса

На все остальные страны в совокупности приходилось, таким образом, лишь 75 машин, что свидетельствует о явной неравномерности распространения великой культуры Ренессанса даже среди государств Запада. Современному обществу для нормального сегодняшнего развития совсем не обязательно иметь в своем культурном багаже Данте, Дюрера или Монтеня. Важнее умело заимствовать культуру, способствующую модернизации. По числу великих памятников на единицу площади Эстония навсегда отстала от Тосканы.

Среди эстонцев нет ни одного титана Возрождения, и вообще эстонская культура во многом была сформирована немцами. Однако это вовсе не означает, что данная страна обречена сегодня отставать от сформировавших Ренессанс стран по ВВП на душу населения или обгонять их по масштабам коррумпированности чиновников. Здесь, впрочем, мы вновь (как в случае с германской колонизацией на восточных европейских землях) упираемся в проблему, характерную для России или, скажем шире, для всего православного мира.

В католическом мире не было жестких преград, мешающих культурному заимствованию. Различные страны существовали в едином интеллектуальном и духовном пространстве, даже если воевали друг с другом. Но в русских землях долгое время не признавалась возможность никакого заимствования от «латынских еретиков». Даже Аристотель Фьораванти, приглашенный Иваном III, должен был этот момент учитывать и строить в Кремле Успенский собор не как русскую интерпретацию итальянской архитектуры Возрождения, а как «итальянскую интерпретацию русского средневекового зодчества».

В этом смысле проблема Ренессанса для России существует, и мы не можем просто отговориться тем, что наша страна является европейской периферией, наряду с многими другими. Православный мир долгое время стоял особняком, и наша периферийность превращалась в такую культурную замкнутость, которой не было ни у католиков, ни у протестантов. Так, может, из-за этого мы все же отстали?

Утраченный «золотой век»?

Чтобы разобраться в данном вопросе, нам следует шире, чем принято, взглянуть на Ренессанс. Обычно мы им восхищаемся и расцениваем как безусловно положительное явление. Мир, мол, тихо дремал в Средние века, но с приходом Ренессанса наконец пробудился. Эпоха эта отличалась не просто по‐ явлением ярких произведений искусства, но, главное, развитием гуманизма и человеческой индивидуальности.

Творческая личность выделилась из серой человеческой массы, стала оригинально мыслить, сомневаться в устоявшихся догмах. Возникли условия для радикальной модернизации общества. Подобную традицию заложил в марксизме Фридрих Энгельс, писавший про Ренессанс, что «это был величайший прогрессивный переворот из всех пережитых до того времени человечеством, эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености».

Примерно в таком ключе долгое время описывали Ренессанс советские исследователи культуры. Человек перестал растворяться в Боге и в толпе, стал стремиться к самовыражению и самоорганизации, к славным и великим делам, к свободе, к познанию, к гармонии личности, к преобразованию мира и к творчеству, которое раньше было исключительной прерогативой Господа. У людей пробудилось чувство собственного достоинства, появился оптимистический, жизнерадостный взгляд на мир.

В целом со всем этим можно согласиться. Гуманизм, индивидуальность, творчество, расширяющаяся активность действительно характерны для Ренессанса. Без важных изменений мировоззрения не было бы серьезного продвижения вперед в экономике, культуре, социальной сфере. Но есть все же в старой картине Ренессанса как важного культурного явления некая односторонность.

Любопытно, что на рубеже XIX–ХХ веков (во всяком случае, в Германии ницшеанского закала) доминировал иной стереотип в отношении ренессансного человека: «свободная гениальная личность, дерзко нарушающая законы в бесстрашной греховности».

Моральная неразборчивость героя той эпохи трактовалась как побочная черта «веры в собственные силы» и «автономии воли и поступков». Если мы внимательно изучим ренессансные портреты, то обнаружим отражение как одного подхода, так и другого. Скажем, изображения великих мыслителей Эразма Роттердамского (Национальная галерея, Лондон) и Томаса Мора (Коллекция Фрика, Нью-­Йорк) кисти Ганса Гольбейна-младшего демонстрируют нам интеллектуальную утонченность героев. А вот портреты короля Генриха VIII (Палаццо Барберини, Рим) или французского посла де Моретта (Галерея старых мастеров, Дрезден) — «бесстрашную греховность».

У Тициана художник Джулио Романо (Палаццо Те, Мантуя) и даже император Карл V (Старая пинакотека, Мюнхен) поражают умом, а не силой, но зато римский папа Павел III (Каподимонте, Неаполь), кардинал Ипполито де Медичи (Палаццо Питти, Флоренция) и венецианский дож Андреа Гритти (Национальная галерея, Вашингтон) — скорее силой и энергией, чем мудростью.

Не так уж важно, похожи ли портреты на реальных героев. Важно то, что живопись отражала стремление человека выглядеть на холсте соответствующим образом, отражала свойства, которые считались в обществе того времени достоинствами. Портрет был средством «самоузнавания». Но узнавания не столько себя реального, сколько того, каким хотелось бы герою себя видеть.