РАЗОБРАТЬСЯ 29 сентября 2020

«Нельзя всё время думать только про свои деньги»: Игорь Рябенький — про сообщество ангелов AltaClub и перемены в глобальном венчуре

Текст: Никита Камитдинов

Фото: Арсений Несходимов для Inc. Russia

РАЗОБРАТЬСЯ 29 сентября 2020

«Нельзя всё время думать только про свои деньги»: Игорь Рябенький — про сообщество ангелов AltaClub и перемены в глобальном венчуре

Текст: Никита Камитдинов

Фото: Арсений Несходимов для Inc. Russia

Пять лет назад один из ведущих российских венчурных инвесторов Игорь Рябенький вместе с партнёрами основал сообщество AltaClub. В него вступают бизнес-ангелы, желающие проинвестировать стартапы, в капитал которых входит инвестгруппа Рябенького AltaIR Capital. В первой половине 2020 года идея дала плоды: сумма активов под управлением сообщества превысила $50 млн, доходность по выходам — 150%. При этом Рябенький утверждает, что лично для него коммерчески выгоднее было бы отдать фонду ресурсы, вложенные в сообщество. Тогда зачем ему AltaClub? Мы обсудили с Игорем Рябеньким, как формат сообщества позволяет ему инвестировать гибче, почему из-за пандемии не упал венчурный рынок и как дефицит офлайн-коммуникации сказывается на бизнесе фонда.

— Почему вы решили раскрыть результаты AltaClub? Получили хороший результат в последнее время?

— У нас действительно рекордно хорошие результаты, но они и до этого были неплохие.

Что поменялось? Мы с командой придумали клуб пять лет назад, когда нам стало понятно, что формат фонда не позволяет ангелам присоединяться к нашим инвестициям, хотя многие из них на нас смотрят. Клуб — тема взаимовыгодная: у нас стало больше возможностей инвестировать, а ангелы смогли встать в сделки фонда на наших условиях.

Сначала клуб был достаточно небольшим и рос потихонечку. В 2019 году он стал более-менее заметным, а в 2020 году во время пандемии показал рекордный рост. За год мы выросли в 3–4 раза по объёму активов.

Да, итоги приятные. Во-первых, у нас очень хороший портфель, многие сделки в нём — это эксклюзив, которого нет на рынке. А во-вторых, хорошая возвратность. То есть мы растём как по объёму, так и по прибыльности.

— Вы говорите, что доходность клуба по выходам превысила 150%. Как она соотносится с показателями фонда?

— Тут очень тяжело сравнивать, потому что в фонд люди когда-то вложили деньги, и эти деньги иногда могут докладываться, но, в принципе, они вложены, работают и потом начинают выходить. И здесь появляется такой параметр, как ROI — возвратность инвестиций фонда.

В клубе устроено несколько по-другому. Когда фонд входит в сделку, мы говорим ангелам из клуба: «Окей, ребята, у вас есть эта сделка и какое-то время на принятие решения». Но это индивидуальная история: человек входит только в одну сделку. В течение года он может войти в 10 или 15 сделок, не важно, но у него появляется индивидуальный портфель без параметров фонда. И свой портфель кто-то начал формировать пять лет назад, а кто-то пришел вчера и первый раз проинвестировал.

По фондам четко могу сказать: первая когорта фонда — 70% годовых, общая доходность сейчас более 60% годовых.

— В случае клуба объявленные 150% — это доходность по выходам, а в случае фонда 60% годовых — это что?

— В фонде — это агрегированная доходность, у нас же выходов там тоже полно. Грубо говоря, если человек вложил $1, на сегодняшний день он получил 33 цента с выходов, и кроме этого, оставшиеся его 70 центов стоят сегодня $3.

— И если сложить одно с другим, получится 60–70% годовых?

— Да. Чтобы понимать, как считаются годовые, надо принять во внимание, что фонд не сразу получает деньги. Наш второй фонд был создан в июле 2015 года, а последний capital call прошел во втором квартале 2020 года. И годовые считаются не тогда, когда тебе пообещали деньги, а когда перевели. Пока деньги лежат в кармане у нашего инвестора, мы на них, конечно, ничего не зарабатываем.

Вот даже сейчас у меня есть остаток на счету и он тянет доходность вниз, потому что это неинвестированные деньги. Но этого не избежать. Разместить свободные средства — большое искусство, и мне это пока не удаётся.

О фондах AltaIR Capital

Первый венчурный фонд AltaIR.VC объёмом $20 млн Игорь Рябенький поднял в 2012 году. Его партнерами тогда стали владелец Game Insight Игорь Мацанюк и сооснователь Mail.Ru Group Михаил Винчель. Фонд специализировался на инвестициях в стартапы ранних стадий (pre-seed) и провел пять десятков сделок средним чеком $100–200 тыс.

Свой второй фонд AltaIR Seed Fund на $100 млн Рябенький поднял два года спустя. Его проинвестировала структура Millhouse Capital, подконтрольная Роману Абрамовичу. В портфеле AltaIR Seed Fund более ста стартапов, фонд осуществил два десятка успешных выходов, средний чек вырос до $800 тыс.

В конце 2019 года стало известно, что Рябенький запускает третий фонд размером $200 млн с якорными инвесторами из прошлого фонда. Третий фонд рассматривает стартапы на стадиях seed и раунда A. Средний чек немного увеличится, сделки будут совершаться более стабильно, обещал Рябенький.

В разные времена структуры Рябенького инвестировали в Miro, PandaDoc, CarPrice, Profi.ru, LinguaLeo, Mubert, Cherry Home, Wallarm и другие проекты с русскоязычными основателями. Сейчас AltaIR Capital специализируется на проектах в сферах SaaS, D2C (direct to consumer), Marketplaces, Healthtech, Fintech, Insuretech и Adtech.

«Стартаперам достаточно моего реноме»

— Модель AltaClub не очень распространена на венчурном рынке. Что послужило импульсом к созданию клуба?

— Было несколько импульсов. Первый раз про групповые инвестиции мы задумались, когда появился AngelList. Я понял, что так можно делать, но в тот момент считал, что мало кто готов. Тогда я сам был ангелом, работал только на российском рынке и мне особо нечего было предложить.

Второй импульс был, когда я поднял первый фонд, но денег у меня было достаточно мало. То есть для ангела много, а для фонда мало.

Третий импульс был, когда я стал много выступать публично и всё время получал вопросы типа: «Ребята, я ангел, как к вам присоединиться?» Я не мог ответить взаимностью, потому что люди хотели присоединяться мелкими чеками и я понимал, что забодаюсь это всё собирать и агрегировать.

И ещё один импульс: на рынках стали появляться псевдо-сообщества. В России таким был, допустим, VentureClub.co. Это лавки-лохотроны, которые объявляли черти что — а я знал, что внутри там ничего, обычный обман инвесторов. Этот фактор не был основным, но тоже повлиял.

Да, наверно, ещё на меня повлияло, когда я познакомился с OurCrowd в Израиле. Они сделали правильную красивую площадку, но без нашего главного тезиса: что мы в любой проект сначала сами вкладываем, а потом уже зовем участвовать.

Если проект пролетит, значит, фонд потерял деньги — а если фонд заработал, значит, и ангелы заработают.

Если проект пролетит, значит, фонд потерял деньги — а если фонд заработал, значит, и ангелы заработают.

— Вы хотите сказать, что берёте на себя риски, но ведь в случае фонда риск каждой отдельной сделки нивелируется за счёт величины портфеля, а человек, который вкладывает с вами только в один стартап, а не в весь портфель, рискует гораздо больше.

— Вопрос абсолютно правильный. Поэтому, когда к нам приходит человек и спрашивает: «Сколько мы можем положить к вам в сделку?» — мы отвечаем: «Если ты можешь положить $20 тыс., но не готов с нами потратить $200 тыс. — иди мимо». Минимально нужно взять 10 проектов, чтобы была нормальная вероятность заработать. У многих ангелов уже портфели по 20 и более проектов. Мы за деньгами не гоняемся — мы гоняемся за тем, чтобы у людей был нормальный experience, хорошая возвратность. Есть, в конце концов, много площадок, куда можно вкладывать по $1 тыс.

В ближайшее время мы сделаем что-то типа мини-фонда при AltaClub. Сейчас юристы занимаются этим. Люди приходят и говорят: «Да, я хочу с вами инвестировать, мне нравится ваш успех, но я не хочу выбирать сделки» Таких, наверно, половина.

— Хотя вы сказали, что занимаетесь этим не для денег, всё-таки как вы монетизируете сообщество?

— Я объясню вам, почему это не совсем для денег. Половина клуба принадлежит его команде. И success fee у нас сопоставим с тем, что в фонде, но мы получаем от него половину. А management fee мы вообще не получаем — его получает команда AltaClub. С этой точки зрения, мне лучше закрыть и забыть клуб, потому что он мне не приносит сравнимых с фондом денег. Хотя убытков не приносит тоже, мне это невыгодно.

Тем не менее клуб будет продолжать развиваться. Во-первых, не только мои деньги играют роль, — есть же еще команда самого клуба. Нельзя всё время думать только про свои деньги. Во-вторых, это очень хорошо себя зарекомендовавший и удобный механизм. В несколько сделок мы попали благодаря ему.

— Вы имеете в виду, что клуб может выглядеть как преимущество для стартапов?

— Это не для стартапов. Допустим, мне очень нравится маленький стартап, но он не нравится «борду» фонда. Я кладу свой чек и синдицирую с помощью клуба. А потом этот проект выстреливает, становится осязаемым — и фонд уже заходит на более поздней стадии.

Ещё один аспект. Мы не только на уровне фонда, но и в команде всё время ругаемся, у нас может не быть единого мнения. И если я команду не готов уговаривать, то говорю: «Ладно, ребята, фиг с вами, я даю чек, давайте посмотрим». Если клуб добавит — хорошо, не добавит — я своим чеком выкуплю.

Парадоксально, что очень часто те проекты, которые одобряла моя команда, могут не набрать денег в клубе. А те проекты, которые команда отрицала, могут перенабрать.

— Как я понимаю, ангелы, которые вступают в сообщество, не подходят вам в качестве инвесторов фонда из-за недостаточного размера чеков. Есть ещё значимые критерии, почему они не могут инвестировать в фонд?

— У меня, кстати, были несколько людей, которые сейчас активно инвестируют в клуб, а раньше побывали инвесторами фонда. AltaIR Capital — это очень камерная история, и мы внимательно смотрим, каких брать инвесторов. У нас их очень мало: и в первом, и во втором фондах — по пять. И я ещё, может, одного-двух возьму, если успею. Мы ждём людей, с кем нам действительно нравится работать и кому с нами нравится работать. Это бутик.

— Топовые стартаперы, которых вы стремитесь получить к себе в портфель, тоже уделяют внимание репутации инвесторов. Не является ли проблемой тот факт, что вы уделяете меньше внимания новому члену клуба, чем отбирая инвесторов фонда?

— Нет, порог внимания там классический по всем метрикам, которые есть, мы, естественно, всё исследуем абсолютно. Потому что если не исследовать, то тебе быстро по голове прилетит.

Стартаперы понимают, что клуб — это продолжение фонда. Они, кстати, практически никогда не спрашивают, кто у меня инвесторы. Им достаточно моего реноме.

— Зачем тогда вы охраняете эту бутиковость фонда?

— Это получилось, потому что многие инвесторы дают мне большие чеки и им комфортно сохранять… какую-то среду общения, что ли. Поймите, мне тяжело было бы тоже, допустим, на уровне клуба одновременно общаться с людьми, которые дают десятки миллионов долларов, и с теми, кто дает десятки тысяч. Разный формат.

В клубе тоже есть разброс: кто-то дает первые миллионы, кто-то — первые сотни тысяч, но всё-таки цифры гораздо ближе и система выстраивается в одном ключе. Хотя в клубе, естественно, есть «випы», этого не избежать, — это люди, которые постоянно паркуют деньги (то есть переводят деньги, а потом, со временем, тратят на сделки).

«Мы очень мало занимаемся внутрироссийскими стартапами»

— В 2020 году на AngelList запустился формат rolling fund. Можете объяснить, почему инвесторы не использовали его раньше?

— Могу. У меня в предыдущим, втором фонде без знания этого термина получился а-ля rolling fund. Он первоначально был закрыт небольшим, потом в течение полутора лет достиг $25 млн, продолжал каждый год увеличиваться и в 2019 году дошел до $100 млн.

Чем это плохо? Я не мог абсолютно планировать, не понимал, сколько у меня денег. Теперь мы сразу объявили фонд на $200 млн, и я понимаю четко, сколько денег я планирую на сделки в этом году, сколько в следующем. А если у меня rolling fund, я ничего планировать не могу, потому что не знаю, что будет завтра. Захотят — дадут деньги, не захотят — не дадут, ты постоянно находишься в ситуации fundraising.

Третий фонд я сделал традиционным: сразу решил поднять чек и уйти вверх немножко по пищевой цепочке. Когда запускали, мои инвесторы говорили: «А что тебе мешает? Мы тебе всё равно каждый год даём эти деньги». Я говорю: «Да, даёте. Но у вас сегодня есть лимит, а завтра вы его закрыли. И как мне спланировать процесс?»

Но для ангельской структуры и, в частности, для AltaClub rolling fund — интересная форма. Его более логично делать evergreen, и как раз rolling fund даёт возможность людям присоединяться по мере возможности и аппетита.

Ещё, конечно, это хорошая тема с точки зрения структур, которые работают с поздней стадией. Это хорошо в тех случаях, когда в моменте не нужно ни больших коммитментов, ни денег, но у тебя всё время появляются новые проекты. Если никакого отношения к внутренней жизни компании не имеем, а только анализируем возможные события ликвидности и прибыльность инвестиции. Тут гораздо меньше головной боли, чем у нас, когда мы выращиваем стартап и садимся в советы директоров, следим за стадиями.

— Что из себя будет представлять фонд AltaClub, если суть клуба в том, что общего портфеля нет и каждый инвестор формирует свой?

— А в этом случае будет общий портфель. Условно говоря, если он запустится 1 октября, то войдёт во все сделки фонда в первом квартале. Кто переложился — войдёт потом во все сделки следующего квартала. Кто не вошёл — остался только в сделках этого квартала.

— Глобально что для вас такое AltaClub? Это попытка создать в России экосистему, похожую на AngelList, более гибкую, чем венчурный фонд в привычном виде?

— Во-первых, не только в России. У нас есть инвесторы из России, конечно, их немало, но это абсолютно не российская история. Есть инвесторы из Европы, сейчас большой куст из Штатов стучится, мы пока не брали, но начнем брать. Какой-то амбиции выстроить именно российскую историю вообще не было никогда. Кроме того, если бы я её строил, я бы очень много занимался внутрироссийскими стартапами, а мы этим занимаемся очень мало. Мы с огромным удовольствием берём российские стартапы, которые имеют глобальные амбиции.

С точки зрения России, меня очень сильно волновала одна мысль, когда мы стартовали, и она остаётся. Я считаю, что развитие венчура, прежде всего ангельского сообщества, должно придать больше устойчивости российской экономике: вовлекаясь в эти механизмы, разовьётся средний класс, появятся новые технологические прорывы.

«Когда летаешь постоянно, это вырви глаз»

— Во время пандемии в бизнес-среде было много разговоров о том, что настало время сжиматься. Но при этом на венчурном рынке всё это время происходили самые разные сделки. По вашим ощущениям, активность в венчуре упала или нет?

— Не упала. Мне кажется, что выросла.

Во-первых, на венчурном рынке большинство — и мы в том числе — заточены на IT. А IT во время пандемии рвануло, потому что появилось очень много вещей, где без IT никуда. Удалённая работа, доставка, перестройка работы предприятий общественного питания, медицина… Куда ни ткни, роль IT возрастает. Кроме того, появилось больше робототехники, искусственного интеллекта, и всё это требует талантов, инвестиций. И мы видим прорывы, новые миллиардные и многомиллиардные компании, IPO…

И во-вторых, венчурные инвестиции — это лучшая защита от инфляции.

И во-вторых, венчурные инвестиции — это лучшая защита от инфляции.

Сейчас печатный станок включен очень сильно. Традиционно лучшей защитой от инфляции считалась недвижимость, но, как мы видим, на рынке недвижимости огромная неопределённость (в Нью-Йорке не было таких арендных ставок, наверно, со времен Великой депрессии). Инфляции не избежать, нужно от неё как-то защищаться, и мы понимаем, что вместе с инфляцией будут расти оценки. Если сегодня мы объявим IPO компаний, которые стоят $20–30 млрд, то их оценки могут подняться до $100–200 млрд.

Всё неплохо: в моём портфеле есть компании, которые получили рекордно высокие раунды от first tier фондов в пандемию.

— AltaIR Capital сравнительно больше инвестирует сейчас, чем раньше?

— Больше, потому что второй фонд побольше первого. Количество сделок чуть больше, потому что в этом году мы уже сделали штук 20 проектов уровня песочницы. Это когда относительно маленький чек (допустим, $100 тыс.) мы даём в проект, который нам нравится, но ещё неопредёленный, с точки зрения возможности выхода. С теми из них, кто будет расти, мы сделаем нормальные сделки позже. А количество больших сделок не увеличилось: мы, как и раньше, делаем примерно по сделке в месяц.

— Коммуникация сильно изменилась: стало сложно, а то и невозможно встречаться офлайн. Это отражается на переговорах о сделках?

— Конечно, отражается. Гораздо более эффективно было бы общаться офлайн. У нас были заточены свои форматы работы под офлайн, которых в этом году нет. Я в этом году не был в Штатах, где у нас много проектов, не был в России. То есть не было вот этого механизма: — а) тусовки, — б) встречи один на один.

С другой стороны, мы научились более-менее работать в онлайн. Идёт огромное количество раундов А и В, и их закрытия в онлайне проходят хорошо. У нас были и выходы в этом году: их мы тоже сделали, никуда физически не выходя.

Базово я, конечно, ратую за то, чтобы у нас появилось больше возможностей офлайна. Но мы не локальный фонд, который инвестирует только в 30 км от места, где он находится. Мы всегда инвестировали в русскоязычных фаундеров, где бы они ни жили. Конечно, больше всего в России, Израиле и США. Но даже на эти три рынка не разорвёшься. И всё равно у нас и раньше 50–70% работы было онлайн, просто сейчас приближается к 100%.

— Представим ситуацию: вы знакомитесь с новым симпатичным проектом, но никто из фонда не встречался с фаундерами. Насколько вероятно, что весь процесс переговоров успешно пройдёт в онлайне?

— Раньше у нас было правило: мы должны были обязательно встретиться с командой, и даже не один раз. А в этом году я закрыл несколько достаточно крупных сделок, не видя команду. Мы и сейчас ещё встречаемся, кое-как самолеты ещё летают.

В Израиле у меня была одна история. Я познакомился с CEO компании, мы договорились о сделке, и прямо перед закрытием он попросил о встрече. Я вооружился маской, антисептиком и поехал встречаться с командой из 10 человек. И то ли я её провалил, то ли что, но от сделки они отказались.

— CEO PicsArt Оганнес Авоян говорил Inc., что стал гораздо меньше летать на не очень нужные встречи по всему миру — и благодаря этому стал больше времени проводить дома с семьёй. Как изменился ваш образ жизни?

— Раньше я каждый месяц делал несколько поездок. Не считая бизнеса, ещё за год успевал 4–5 раз съездить в фото-тур или другой вид отпуска. То, что границы закрыты, радости не добавляет абсолютно. Но мне бы больше нравилось не летать, как раньше, по 10 раз в месяц, а проводить два-три месяца на месте, потом лететь куда-то, потом опять два-три месяца на месте. Когда летаешь постоянно, это тоже вырви глаз.

В прошлом году было очень много поездок overseas. Я начинал год с отпуска в Таиланде и Камбодже, потом сразу полетел в Америку, оттуда в Европу, затем в Канаду и опять в Америку. По прилёту каждый раз уходит два-три дня на адаптацию. Тяжело достаточно. Особенно в Америке, когда мы очень интенсивно работаем.

Я вспоминаю, как летал с одной командой (мне иногда приходится бывать задействованным в процессах наших компаний): встречаемся в Чикаго, через два дня летим на встречу в Бостон, возвращаемся в Чикаго, затем Сан-Франциско, Нью-Йорк. И в каждом месте встреча на полчаса, на час, на два.

Мы там за этим столом не целуемся, не обнимаемся и даже, знаете, не так, как если бы по России ездили: в баньку не сводят и в прорубь не окунут. Вот какой смысл мне садиться в самолёт и лететь, чтобы посидеть с ними в переговорной комнате? Чем мне хуже поговорить просто по «зуму»? Хорошо, что в Америке не Китай и не Россия и стартапы не работают по выходным, как правило. Можно в выходные немножко расслабиться.

— Вас не тяготит общение в «зуме»?

— Нет. Я предпочитаю живое общение, в первую очередь с друзьями — а мы сейчас с очень многими приятелями общаемся только вот так в онлайне, потому что все по миру разбросаны. Но, с точки зрения бизнеса, сильно не тяготит. Более того, очень удобно стало, и я думаю, что этот формат будет довлеть.

Но, конечно, многие вещи страдают от распределенной работы. Несмотря на то, что я считаю, что Miro наш очень много вносит в копилку коллективного креативного мышления, все-таки иногда нужны офлайн-тусовки и встречи. Это передача энергетики, коллективное мышление.

— В чем именно выражается нехватка офлайна?

— Меньше сиюминутной помощи. С одной стороны, это нивелируется, потому что у сильного появляется больше возможностей работать на себя. Обычно в компании есть кто-то, кто тянет, помогает и подсказывает другим — но таким способом он еще и расходует свои ресурсы. А кому-то более сомневающемуся необходимо мнение опытного, соответственно, ему тяжелее работать, потому что он оказывается в изоляции.

Я сам такой. Не в смысле, что тяжелый, ведомый — я, наоборот, ведущий. Но для меня очень важно проговаривать. Допустим, если у меня есть какие-то идеи, я их пытаюсь записывать, но часто в 10 раз более эффективно просто собрать команду и проговорить. Поэтому мы очень много говорим. И когда была возможность встречаться, куда-то ездить, ходить, это добавляло эффективности.