Разобраться • 6 декабря 2022
«Усидеть на двух стульях больше не получится». Что произошло с российским венчуром в 2022 году
«Усидеть на двух стульях больше не получится». Что произошло с российским венчуром в 2022 году
Текст: Наталья Покровская
Обложка: Midjourney
Венчурный рынок — одна из самых чувствительных к геополитическим штормам сфер. Что произошло с ним в России после начала «спецоперации»? Можно ли с уверенностью сказать, что отечественный венчур умер? Или он трансформировался в новую модель, к которой фондам и стартапам стоит начинать приспосабливаться? Inc. спросил об этом у российских и международных инвесторов.
«Рынок рискованных инвестиций в России монополизирован»
Константин Синюшин
управляющий партнер венчурного фонда The Untitled Ventures (в портфеле Wizart, Pure, Sarafan, Voximplant и др.)
Нужно констатировать, что в конце 2022 года венчурный рынок в России мертв. Я не хочу сказать, что внутри страны все совсем плохо с бизнес-климатом. Рынок просто перестает быть венчурным и переходит на дивидендную модель: это когда кто-то инвестировал в компанию, которая разработала продукт, продала двум-трем крупным заказчикам и существует на доходы от обслуживания этих клиентов, выплачивая им дивиденды. Это вполне себе нормальный бизнес, который может быть успешным, просто не венчур. Более того, дивидендные модели внутри страны будут работать даже лучше, чем прежде, потому что в пострадавшие от санкций отрасли (IT, автомобильную промышленность, авиастроение и др.) будет вливаться больше внутренних — государственных и частных — денег.
2022 год разделил венчурных предпринимателей на две важные категории: тех, кто решил уехать, и тех, кто решил остаться. Первые, очевидно, будут сталкиваться с новыми для себя проблемами, но так или иначе останутся в венчуре. Вторые, возможно, получат какие-то дополнительные бенефиты (низкая конкуренция, заказы от государства), но перестанут быть венчурными по своей сути. Рынок «рискованных инвестиций» в России стал крайне ограничен и монополизирован — в текущих условиях о существенном заработке на капитализации говорить не приходится, — поэтому компаниям, оставшимся здесь, придется обращаться к традиционным прямым инвестициям от банков или партнеров.
Многолетняя балансировка на двух стульях, под которыми метафорические имеются в виду российский и международный рынки, прекращается. Теперь нужно выбрать какой-то один стул и на этом стуле усесться как можно крепче.
Главных причин происходящего две, и они связаны между собой. Первая — изоляция России от европейских и американских партнеров. Этот фактор по сути закрыл путь российским стартапам к работе на привычный международный рынок: невозможно проводить трансакции, платить сотрудникам, получать транши инвестиций. Вторая — массовые отъезды игроков венчурного рынка. На самом деле, если мы посмотрим на динамику отъездов, то увидим, что люди начали уезжать еще два-четыре года назад. Просто после начала «спецоперации» иммиграция приобрела обвальный характер. Люди склонны все время откладывать так называемый решающий разрыв, так оно и происходило все эти годы. «Спецоперация» стала тем самым фактором, из-за которого все отложенные переезды в течение нескольких месяцев начали воплощаться в жизнь.
Большую роль в исходе стартапов из России сыграло и то, что после 21 сентября начали уезжать сотрудники многих компаний вне зависимости от локации работодателя. Была, конечно, попытка Минцифры дать отсрочки всем айтишникам, но по факту люди, у которых было альтернативное предложение, принимали его. А те, кто были в зоне риска, уезжали и без рабочих предложений — в никуда.
У российских инвесторов, желающих вложиться в иностранные проекты, дела обстоят даже тяжелее, чем у стартапов. Деньги от российских инвесторов принимают гораздо хуже, потому что здесь дополнительные риски для компаний-реципиентов в огромных количествах: привлечь новые раунды от иностранных фондов после российского транша сейчас очень сложно. И здесь речь не только о госденьгах так таковых: банковский комплаенс не проходят даже те, кто считается так называемой политически значимой персоной в России. К ним, например, относятся генеральные директора даже самых мелких «дочек» госкорпораций. По этой причине все наши проекты портфельные за границей, сам фонд структурирован в Люксембурге и аккумулирует только европейские частные деньги.
В остальном все зависит от того, что компания или инвестор собой представляют.
Тотальной демонизации русских нет, но нужно показать, что ты лучше местных в деловых аспектах.
На самом деле с токсичностью русских корней все не так однозначно. Дело в том, что в той же Европе или США очень большое внимание уделяется комплаенсу — ты должен быть прозрачным. И вопрос здесь не в национальной принадлежности твоих денег, а в том, где ты их взял. Если в России компания вела прозрачный бизнес и может объяснить каждый свой рубль, доллар или евро, то никаких проблем при переезде за границу не будет. Конечно, если инвестиции были получены из государственных, то есть сейчас априори токсичных, источников, европейским или американским банкам, которые будут открывать вам счет, это не понравится. Но повышенное внимание в европейском банковском комплаенсе есть по отношению не только к русским, а ко всем, кто приехал с деньгами из-за границ Евросоюза: все иностранные компании «просвечивают рентгеном».
Важно понимать, что современный русский новатор, приехавший за рубеж, должен быть на голову выше всех остальных, потому что при прочих равных всегда выберут не его. Это не вопрос токсичности — это вопрос целесообразности и рисков. Если в своих компетенциях он на уровень выше, этими рисками инвесторы пренебрегают. То же самое касается и найма.
Чего точно не стоит делать, так это пытаться скрывать свои русские корни. Даже если ты достал много лет лежащий под подушкой израильский лессе-пассе, все равно все понимают, что у тебя есть еще какой-то паспорт, и начинают его усиленно искать.
У компаний, которые выбрали для себя стратегию остаться в России, с начала «спецоперации» где-то до сентября был период начального оптимизма. Все потирали руки и думали, что сейчас пойдут бюджеты на импортозамещение, на которых можно много заработать. Бюджеты на импортозамещение пошли, но до небольших стартапов, да и просто частных независимых компаний не дошли.
Импортозамещение — это неплохая стратегия для развития компании, если ей есть что предложить и она не питает иллюзий по поводу легкости получения государственных денег, выделенных на эти цели. Сейчас действительно будет востребовано любое импортозамещение: от каких-то специфических деталей для автопромышленности до программного обеспечения — любые области, которые попадают под санкционное давление. Такие проекты будут привлекательными для государственных инвесторов. Будут создаваться государственные фонды специально для импортозамещения. Но при этом нужно держать в голове, что эта стратегия закрывает стартапу путь к зарубежному капиталу, по крайней мере в ближайшем временном горизонте.
«То, что мертво, умереть не может»
Илья Кобяков
управляющий партнер инвестиционного фонда «ТилТех Капитал» (в портфеле DocMed, «Клиника доктора Фомина», «Убиратор» и др.)
На вопрос, умер ли венчур в России, прекрасно отвечает цитата из сериала «Игра Престолов»: то, что мертво, умереть не может. Ситуация не была благоприятной и до февральских событий: повышенное внимание к венчуру, которое наблюдалось в России, не делало этот рынок больше и сильнее.
До февраля в отечественном венчуре наблюдался тренд на глобализацию: фонды с российскими корнями вкладывались в глобальные компании с основателями из России. Внутри России активны были в основном корпоративные фонды. После февраля компании с российскими корнями пытаются спрятать свое происхождение и продолжить сделки, но, судя по тому, что мы видим, венчурных инвестиций с участием российских стартапов или фондов практически нет.
Попытки скрыть корни не особенно помогают. Во многих традиционных для венчура юрисдикциях (США, Кипр, Британия) возникли проблемы с русскими акционерами: где-то компаниям отказывают в любых регистрационных действиях, где-то значительно увеличилась бюрократия, где-то блокируют или закрывают банковские счета. Наши зарубежные активы также оказались под большим ударом.
При этом надо понимать, что капитализм не терпит «фейсбучной терминологии» — по-настоящему перспективные компании всегда в цене, на них всегда есть спрос.
Удобно списывать свои неудачи на токсичность корней, но в моем понимании объективные бюрократические проблемы, с этим связанные, можно решить, например, через офшоры. Это требует денег и времени, но вполне реально.
Выход в новую географию и переезд бизнеса всерьез и надолго — тоже выход, но его могут себе позволить только те, у кого есть запас ликвидности, то есть либо фундаментально прибыльные компании, либо те, у кого есть запас средств от предыдущего инвестиционного раунда. Таких, если речь не о «Яндексе», а именно стартапах, развивавшихся по венчурной модели, немного. Самая распространенная модель сейчас такая: основатель релоцировался и пытается привлечь деньги в новой локации, а команда осталась в России и пытается развивать то, что осталось в России.
Мой тезис о том, что российский венчур мертв, не означает, что внутри страны нет вообще никаких возможностей для бизнеса. Их как раз с конца февраля появилось довольно много — это связано с перестройкой импортного баланса внутри России. Мы особое внимание уделяем рынку одежды и видим на нем огромный потенциал для российских брендов. Кроме того, нужны новые цепочки поставок, которые обеспечат замещение ушедших брендов и параллельный импорт. Технологические проекты, замещающие ушедшие зарубежные компании, тоже довольно перспективны.
Одним словом, сегодня у фондов есть много альтернатив венчурным инвестициям, а у проектов — огромные возможности по построению бизнеса. Покупательская способность упала, но никогда раньше кризис не сопровождался настолько масштабным уходом крупных рыночных игроков.
Прямо сейчас происходит идеальный шторм, но он благоприятен для создания крупных бизнесов на потребительских рынках. И этим нужно пользоваться.
«Теперь нужно выбирать: либо ты здесь, либо там»
Сергей Бруев и Тигран Назаретян
партнеры венчурного фонда Friendly VC (в личном портфеле инвесторов Best Doctor, Single Broker, People.ai)
Тигран Назаретян: Венчурный рынок в России находился в очень слабом состоянии последние несколько лет. Трудности начались еще в 2014 году — уже тогда инвестиции в российские стартапы за рубежом воспринимались как токсичные сделки. А за восемь месяцев 2022 года этот рынок вовсе перестал существовать в том виде, к которому мы привыкли.
Конечно, инвестиции как явление никуда не делись, но венчуром это можно назвать с большой натяжкой. Думаю, в ближайшее время рынок переориентируется исключительно на внутреннюю работу: российские фонды будут давать денег российским стартапам. Но, повторюсь, в классическом понимании это не будет венчурной экономикой.
Сергей Бруев: Всех венчурных инвесторов, естественно, интересуют «экзиты» с большим «иксом». А венчур в России теперь существует только в пределах страны.
Вырастить долларового «единорога» в России и до 2022 года было сложно из-за небольших размеров рынка, а сейчас, с учетом санкционного давления и нестабильности экономики, это и вовсе что-то из области фантастики.
До февраля были успешные кейсы, когда стартапы, опробовав себя на российском рынке, получив какую-то выручку и подтвержденный трекшн, выходили на зарубежные рынки и там росли венчурно. Если со времен присоединения Крыма к России до начала «спецоперации» так можно было делать, то события 2022 года сделали эту стратегию невозможной.
Одновременно иметь компанию в России и пытаться идти на западные рынки сегодня — почти нереально. Теперь нужно выбирать: либо ты здесь, либо там.
ТН: Впрочем, варианты, как известно, есть всегда. Известны случаи, когда предприниматели открывают новые направления и выходят на новые рынки, не отказываясь от российской части бизнеса. В таких случаях фаундер обычно уезжает сам, ставя на свое место опытного COO, а за рубежом регистрирует новое юрлицо. Эта схема работает, но не всегда и не со всеми.
У уехавших стартаперов есть некоторые проблемы с регистрацией компании на российский паспорт за рубежом, но иногда преодолеть бюрократические сложности помогает ВНЖ в стране, в которой предприниматель хочет открыть компанию.
Российским инвесторам приходится тяжелее: их деньги уже на протяжении последних нескольких лет принимают без особого энтузиазма, а сейчас и подавно. В кап тейбле иностранных компаний русских инвесторов не жалуют.
СБ: Что касается токсичности русских корней, тут нужно понимать, что и до «спецоперации» на инвесторов без международного имени, репутации и трек-рекорда за рубежом всегда смотрели со скепсисом.
Венчур — это про связи, нетворк и репутацию. Для русского инвестора, которого за границей знают партнеры, возможно зайти в сделку, если другие ее участники понимают, кто он, откуда у него деньги и зачем он в этой сделке нужен, — даже сегодня.
Другой вопрос в том, что наше российское венчурное комьюнити всегда достаточно слабо было связано с международным сообществом. Сейчас эти связи, может быть, как раз и начнут прорастать.
Точно такая же ситуация и с фаундерами стартапов. Если человека знают в Долине или Европе, если он знаком с партнерами фондов и они понимают что он делает, зачем и как, он сможет привлечь деньги. Начинающий русский стартапер, имеющий только идею, которую он хочет реализовать в другой стране, очевидно, столкнется со скептическим отношением к себе. Однако работать можно — и здесь, и там.
ТН: Закрытые сделки были и в этом году, но все это кейсы привлечения денег от российских государственных и окологосударственных фондов или того небольшого количества частных российских фондов, которые остались. О зарубежных фондах, естественно, речи нет.
Очевидно, по итогам 2022 года стоит ожидать просадку по числу сделок, но не полного их исчезновения.
Кейсы с привлечением инвестиций есть, потому что в России есть капитал. Да, он трансформировался и теперь преимущественно государственный, но он есть.
СБ: Что позитивного можно сказать про российский рынок в 2022 году? Если мы на секунду забудем о венчурной формуле — огромном росте и бешеной капитализации — и посмотрим на рынок через призму традиционного бизнеса, все не так плохо. У условной российской IT-компании будет некий потолок по выручке, который ограничивается российским рынком и рынком дружественных стран, она не будет расти в три-пять раз каждый год, но все равно может показывать какой-то стабильный рост в условиях поддержки от государства и ухода западных конкурентов.
Инвесторы, как и в любой кризис, готовы соглашаться на меньшую доходность при условии, что у них снижаются риски. Если компания в России имеет стабильную выручку, прошла «долину смерти» и уже что-то зарабатывает, имея большую аудиторию внутри России, — почему бы и нет?
ТН: Проекты есть, деньги на рынке есть. Не надо паниковать. Безусловно, все трансформировались и рынок теперь отчасти закрытый, но есть и плюсы — освободившиеся ниши, где можно будет показывать кратный рост.
По нашим прогнозам самые перспективные рынки в России — те, откуда ушли сильные западные конкуренты, или технологические рынки, которые неплохо росли и до 2022 года: e-commerce, foodtech, edtech, HR-tech, medtech, ERP-системы.
СБ: Сейчас важно заниматься своим делом и воспринимать все внешние вводные спокойно. С холодной головой рассуждать о развитии своего бизнеса: выбрать нишу и работать в ней. Рано или поздно какой-то откат в санкционной политике и геополитике определенно наступит. Мы, венчурные инвесторы, не можем здесь не быть оптимистами. Рынок снова начнет расти, но сейчас, пока он находится внизу, — самое время принимать решения и инвестировать.
