Николай Давыдов, Gagarin Capital: «ICO — это билет в один конец»
За три года, что живет в Кремниевой долине, Николай Давыдов — инвестор и сооснователь фонда Gagarin Capital — заслужил от газеты The New York Time титул «человека, которому пишут все переезжающие в Сан-Франциско русские стартаперы». Весной 2016 года фонд продал белорусский стартап MSQRD социальной сети Facebook, чем заслужил широкую известность. Недавно Давыдов продал еще один русскоязычный стартап (название не раскрывается по условиям соглашения) корпорации Google. Инвестор рассказал Inc., как отношение к российским стартапам зависит от геополитики и почему лихорадка вокруг ICO не затронула венчурных капиталистов из Калифорнии, а в искусственный интеллект поверили даже консервативные стартап-акселераторы.
Почему венчур не верит в ICO
В Калифорнии блокчейн развивался очень поступательно, а в России нишевая история для гиков мгновенно стала темой, которую обсуждают даже заправщики, — неспроста Виталик Бутерин, долго живущий в Канаде, сейчас не вылезает из России — нигде в мире эта тема не популярна настолько. В Долине легко вычислить русских: только они произносят ICO как «айсио», американцы говорят «айко».
В 2010 году главной ценностью блокчейна считалось создание криптовалют. В Долине первые компании за дикие деньги консультировали банки, как сделать свои криптовалюты.
В начале 2015 года, до появления Ethereum, начался бум смарт-контрактов. Несколько участников рынка VC (венчурного капитала — Inc.) создали компании по разработке «умных контрактов»: ставка делалась на возможность закрепить «в коде» получение доли от выручки без привлечения юристов или нотариусов. Технологию намеревались применить и в управлении недвижимостью.
Почему инвесторы в Долине не бегут на ICO? Все понимают, кто сейчас выходит на ICO. Большинство White Paper — призывы из серии «ребята, мы тут делаем прикольную штуку, помогите». Для них ICO — легкие деньги, но не венчурных фондов и банков, а тех, кто поверил в технологию и «намайнил» криптовалют.
Сегодня ICO абсолютно не регулируемая история: какие права у владельцев токенов, кто их гарантирует — непонятно. По логике, должен быть какой-то распределенный институт, гарантирующий права держателей токенов, чтобы смарт-контракты стали частью «общественных контрактов» и произошла связь между институтом «доверия» и криптомиром. Но пока ничего такого нет. Стóящие ICO можно по пальцам пересчитать, зато много стартапов, где токены ради токенов. Но токены — это либо ценные бумаги (с кучей сопутствующих рисков), либо обязательства, либо пожертвования. На ICO я покупаю со скидкой токен — то есть смарт-контракт. Контракт даёт мне права на что-то, ожидаемо растущее в цене, — предполагается, что и сам контракт тоже вырастет. Из классических инструментов токены ближе всего к облигациям.
И вот люди со всех ног бегут скупать облигации от стартапов на уровне идеи и команд без опыта ведения бизнеса, которым отказали все венчурные фонды. А потом мы читаем истории о фаундерах, которые, подняв на ICO $6-7 млн, «вынимают» деньги и покупают квартиры в Москве.
Если вы смотрели фильм «Волк с Уолл-Стрит» — Джордан Белфорт похожим образом заработал свое состояние на penny-stocks: по телефону продавал бабушкам дешевые акции, постепенно взвинчивая цену. Точно так же сейчас по Telegram-каналам можно «дозвониться» до обладателей криптовалют.
На рынке пока нет успешных инвестиций в пост-ICO компании, — еще одна причина, почему венчурные инвесторы опасаются инвестировать даже в интересные стартапы. Никто не понимает, как их оценивать. Допустим, стартап поднял на ICO $100 млн, хотя по состоянию развития продукта на венчурном рынке получил бы от инвесторов $10 млн. Сколько он должен стоить на следующем раунде — $1 млрд? Но у него нет для этого рыночных показателей.
Поэтому сейчас ICO — это «билет в один конец». Стартапам, которые поднимают деньги на ICO, так и придется поднимать деньги на ICO. Венчурные инвесторы в массе придут к ним в лучшем случае через 3-4 года, когда рынок устаканится и институционализируется.
Есть фонды, инвестирующие в криптовалюты и токены, но это не венчурный капитал, а другой тип инструмента. Они занимаются теханализом курсов и зарабатывают спекулятивно. Могут, например, заниматься intraday-трейдингом (торговлей на колебании стоимости токенов в течение дня — Inc.). Они вкладываются в компанию не для выхода через пять лет с прибылью, а покупают токены на продажу, — неважно, что за ними стоит.
Рынок объёмом в $144 млрд (совокупная стоимость всех криптовалют и проектов на блокчейне) — заметное явление. Но капитализация компаний только на бирже Nasdaq превышает $7 тлрн — чтобы вы понимали масштаб криптопроектов в сравнении с рынком ценных бумаг.
В Кремниевой долине никого не удивить двадцатикратным возвратом на инвестиции за год. У меня есть биткоины, которые я купил еще в 2011, и за прошедший год в процентном соотношении я на них заработал столько же, сколько на акциях Nvidia на бирже, — и меньше, чем на стартапах. В России нет венчурного рынка, поэтому криптовалюты стали для всех надеждой на быстрый заработок.
Как искусственный интеллект покоряет биотех (или наоборот)
В новом мире нет места компаниям, которые так или иначе не используют искусственный интеллект (machine learning, deep learning, computer vision), не работают с данными. К проектам в области AI присматривается даже Y Combinator, который вкладывается только в то, в чем понимает, — как правило, это проекты с единственной функцией (single feature product), для которых предельно понятна стратегия масштабирования. Когда мы анонсировали, что наш фонд сосредоточится на инвестициях в ИИ, нам все говорили: «Какая узкая тема». Но мы-то понимали, что в ближайшее время она коснется любой отрасли.
Мы сейчас смотрим на проекты с машинным обучением, но это должны быть именно продукты. Если кто-то сделал нейронную сеть, которая распознает лица на 10% лучше, чем другие, инвестировать в эту технологию нет смысла — через несколько лет она станет commodity. В 2012 году я бегал по рынку и говорил: не инвестируйте в RTB-платформы, — точно так же я сейчас всем говорю: не инвестируйте в нейронные сети. Нужно инвестировать в продукты, которые имеют data-network-эффект: когда у твоего продукта уже есть доля на рынке, он собирает с него данные, переобучается и становится еще лучше, его сложнее вытеснить из занимаемого сегмента.
Машинное обучение сегодня применяется в куче областей для выполнения каких-то базовых функций и устранения человека или его ошибки. Давайте заменим им не только кассира в супермаркете, как это делает Amazon Go, но и контролера, охранника, или, например, врача, который смотрит на анализы. В последнем выпуске YC был сильный проект с русскими фаундерами Oncobox. Это нейронная сеть, которая анализирует результаты биопсии раковой опухоли и подбирает наиболее подходящее лекарство. В мире около 200 лекарств от рака — с множеством побочных эффектов, и онкологи подбирают лечение «по собственному опыту». Однако накоплено огромное количество данных о реакции разных видов рака на те или иные лекарства. Почему бы не «скормить» эти знания нейросети, чтобы она подбирала лекарство, которое поможет больному улучшить качество жизни и нанесет наименьший вред.
Biotech-кластер в Кремниевой Долине сегодня сопоставим с IT-кластером благодаря сильной школе Стэнфорда, Беркли и UCSF (University of California, San Francisco). В Америке очень дорогое медицинское обслуживание (страховка Medicare стоит около $500 в месяц, в зависимости от дохода и места проживания), поэтому новым компаниям зарабатывать деньги в этой сфере очень легко — все клиники готовы экспериментировать.
Мы недавно проинвестировали два проекта из YC. Один из них занимается офтальмологической диагностикой, второй — компания Cureskin — делает дерматологическую диагностику с помощью AI на мобильном телефоне. Представьте себе приложение, обученное на data-сете какого-нибудь профильного НИИ: подросток фоткает прыщи, и оно ему подбирает лосьон. В дерматологии люди очень много занимаются самолечением, благо 90% всех лосьонов безрецептурные. Такая диагностика — очень простая задача для компьютерного зрения.
Медицина в США — очень зарегулированный рынок, и чисто российской компании получить разрешение на работу практически невозможно. Но если «плотно высадиться» в Стэнфорде, набрать консультантов по медицинскому оборудованию, регулированию в отрасли и т.д., все реально.
В области AI в Долине катастрофическая нехватка кадров. Здесь deep learning занимаются 50 тыс. человек, они все зарабатывают около полумиллиона долларов в год, но специалистов не хватает. Сейчас американские компании открыли, что можно аутсорсить AI-разработку в России, где инженеры лучше и дешевле в несколько раз, — ко мне каждый день приходит 2-3 компании с просьбой найти разработчиков в этой сфере. Правда, в последнее время желающим аутсорсить что-либо в Россию приходится сражаться со службами безопасности собственных компаний, которые опасаются «русских хакеров».
О споре Маска и Цукерберга об искусственном интеллекте
В споре Илона Маска с Цукербером об искусственном интеллекте нужно искать подтекст. Маск — это такой американский Ротенберг (компании Маска являются получателями государственных контрактов на сумму около $5 млрд). У нашей дочери в школе, например, парковку закрыли, потому что там ставят солнечные панели, — вышло постановление, по которому все парковки в городе обязаны их поставить. Установкой занимается, конечно, компания Solar City (принадлежит Маску — Inc.), потому что за неделю до вступления постановления в силу другая компания-производитель солнечных панелей обанкротилась.
В технологическом смысле Маск спорит с тем, что машинам нужен Lidar — лазерный радар, который дает машине понять, что вокруг нее происходит, с точностью до нескольких миллиметров. Эта технология необходима, чтобы машины научились передвигаться самостоятельно. Камеры подобного эффекта не дают. Но Маск, вероятно, пропустил момент разработки, и теперь доказывает, что Lidar не нужен. В гонке машин с пятым уровнем автономии, несмотря на громкий PR, Tesla плетется в хвосте.
Проектов в этой области масса, все понимают, что беспилотные автомобили повлекут тектонические сдвиги в экономике. В мире миллиарды машин, и в какой-то момент их не надо будет водить. Поэтому народ закапывает в эти разработки миллиарды долларов. Проблема, что лазеры не работают в плохую погоду, — в Сан-Франциско машинка поедет, а в России нет. Вторая проблема — Lidar сейчас стоит около $50 тысяч, а так должна стоить вся машина. Мы сами смотрели несколько проектов, которые делают всепогодный Lidar, но пока недостаточно точный.
Все разработки очень далеки от массового применения, поэтому мы не инвестируем в них. Полностью автономные частные автомобили в городе мы увидим лет через 15. А у нас короткий фонд — 7 лет, мы пока заработаем на чем-нибудь другом.
Как продать стартап корпорации вроде Google
Познакомить стартап с представителем крупной корпорации — само по себе ценности не имеет. Чтобы из этого знакомства что-то получилось, интро должно быть с рекомендацией, а это продукт большого труда. Я не могу прийти к вице-президенту Google и сказать: вот эти 20 компаний классные. Отношения с человеком из большой корпорации выстраиваются 2-3 года, а отрекомендовать ему компанию я могу раз в год.
Технологию корпорация может сделать и сама, просто это займет у неё больше времени. Основная причина покупки компании за $100-200 млн — команда уже сделала готовый продукт, который нравится людям.
Мы не смотрим на чисто российские проекты, потому что в России нет рынка: весь рынок — это «Яндекс». Больше половины фаундеров наших проектов — русские, но они либо уже переехали, либо готовятся переезжать.
Половина ценности стартапа — команда. И если ты не можешь перевезти из России в США людей, чтобы они 3-4 года делали продукт вместе с тобой, покупка не имеет смысла. Учитывая нынешнюю ситуацию с визами, российским стартапам имеет смысл сразу переезжать как минимум в Минск — туда хотя бы без проблем можно привезти для знакомства эдвайзеров из США (в Минск американцы могут на пять дней приехать без визы).
Русских хакеров сейчас действительно все боятся. «А не завербует ли кто-то команду, пока они еще в России, не сделают ли они backdoor в нашу систему?», — я цитирую реальный разговор с представителем корпорации из Сиэтла. Поэтому сегодня технология стартапа должна не только ложиться в стратегию большой корпорации, но и быть как минимум вдвое лучше американской, канадской, израильской или какой-либо иной, чтобы компенсировать все риски и стоимость релокации.
Для русских инженеров большая проблема — интеграция в корпоративную культуру западной компании. Они часто плохо говорят по-английски, иногда вообще плохо говорят, отвечают на вопросы как на экзамене, углубляясь в детали, поэтому корпорации сомневаются, что они сработаются с командой. Мы недавно консультировали компанию с постсоветского пространства в сделке с Google, и едва ли не главную роль сыграл предыдущий опыт работы инженеров в самом Google. Кроме того, они потратили время и ресурсы на подготовку команды к интервью — подтянули английский и проработали основные моменты (этим занимаются специальные компании).
Я уже три года в США, и меня до сих пор удивляет отсутствие автоматизации каких-то базовых процессов. Ко мне приходят компании, которые сначала кажутся полным bullshitом, а потом они растут — потому что, оказывается, делают то, чего в Америке до сих пор реально никто не делал. Столько разговоров про disruption, а люди здесь до сих пор расплачиваются чеками и шлют друг другу документы по факсу.
Формальных критериев успешного стартапа нет — люди вообще большинство решений (о покупке или инвестициях — Inc.) принимают эмоционально, на уровне подсознания, а потом подводят под это рациональную основу. Я соглашаюсь работать только с несколькими процентами компаний из тех, кто к нам приходят. Очень важно, кто фаундеры, какой у них опыт, какой продукт делают, но все эти критерии тяжело оцифровываются.
Gagarin Capital
Николай Давыдов и его партнер Михаил Тавер создали фонд Gagarin Capital в конце 2014 года. Всего партнеры
планировали привлечь для инвестиций в стартапы $55 млн, сколько денег уже вложили инвесторы, Давыдов не раскрывает. Основным фокусом фонда Давыдов называет инвестиции в проекты с технологией машинного обучения. На сегодняшний день у Gagarin Capital десять инвестиций, включая проект по обработке изображений при помощи нейронных сетей Prismа, выходцев из Y-combinator Wallarm, Sixa и Cureskin, проект для тренировки кибер-спортсменов бывшего CEO Game Insight Алисы Чумаченко Gosu.ai, а также технологию «умного дома» Cherry Labs, которую Давыдов планирует представить 20 октября. Партнеры также зарабатывают на консультировании стартапов и ведении M&A сделок — участвовали в продаже приложения MSQRD социальной сети Facebook.
