Сеть частных клиник «Инвитро» — одна из крупнейших в России. В марте 2020 года она начала проводить тесты на коронавирус, а с 18 мая — тесты на антитела. В интервью Inc. основатель и гендиректор «Инвитро» Александр Островский рассказал, кому эти тесты нужны в первую очередь, почему нельзя надеяться на иммунитет к вирусу и как эпидемия повлияет на развитие частной медицины в России.

«Жёсткие карантинные меры необходимы»

— Когда вы начали следить за ситуацией с коронавирусом? С начала мая в Москве выявляют по 10 тыс. заражённых в сутки, но еще в марте, кажется, никто не думал, что до такого дойдёт.

— Ну, это вам так кажется, что никто не думал. Эта проблема вызывала напряжение еще в декабре, когда появилось первое сообщение о новом вирусе. Но тогда оно было лёгким. Даже в первой половине января, когда в Ухани уже ввели жёсткий карантин, оставалась надежда, что это локальная инфекция, которая не выйдет за пределы Китая.

Во второй половине февраля мы с семьей собирались ехать в отпуск — кататься на лыжах в Австрию — и задавались вопросом, стоит ли это делать — потому что можно не вернуться. К тому времени события уже развивались лавинообразно: было ощущение, что карантин введут не только в Италии. Когда возвращались, в аэропорту у меня уже не было желания близко подходить к людям. В масках тогда ещё почти никто не ходил: видели одного-двух человек.

— Многие считают, что карантин не нужен. В чем опасность коронавируса?

— Этот вирус очень заразный. Он быстро распространяется и в 80% случаев его никто не видит и не чувствует. Естественно, у людей возникает много вопросов, зачем карантин. Для России ещё характерно довольно легкомысленное отношение к заболеваниям: «Мы переболеем и всё».

— С точки зрения бизнеса, как руководитель — вы как-то готовились к тому, что в России начнётся эпидемия? Думали о том, что делать «Инвитро»?

— Представить, что в Москве всё пойдёт как в Ухани, — такого, наверное, не было. Но у нас диагностическая компания и было понятно, что нам нужно будет в этом как-то участвовать. Так что мы посмотрели, кто производит тест-системы, что есть на рынке.

Внутренние трансформации тоже обсуждали с сотрудниками, но любой кризис — это то, что накапливается длительное время, а случается внезапно, к этому нельзя быть абсолютно готовым.

«Это как вирус гриппа — каждый раз новая история»

— В марте вы запустили тестирование на коронавирус в Новосибирске, в апреле — в Москве, но сейчас по телефонному номеру «Инвитро» сообщается, что за тестированием надо обращаться в другие клиники. Тесты всё-таки не проводятся?

— Для всех желающих — нет.  Возможности тестирования ограничены. Когда мы начали делать тесты, оказалось, что главная проблема — в государственных клиниках и отделениях реанимации: им нужно решать, класть пациентов в клинику или не класть, выписывать их или не выписывать. Иначе для новых больных в какой-то момент может не хватить коек. И поскольку тест-систем и средств индивидуальной защиты мало, нам показалось более целесообразным просто встать в строй [вместе с другими диагностическими клиниками] и делать то, что мы умеем. А решать, куда направить наши усилия, будут другие.

Наша лаборатория в Новосибирске начала брать анализы на коронавирус с 7 апреля (лаборатория в Москве — с 14 апреля — Inc.), на следующий день после того как появилось разрешение от Роспотребнадзора на использование тест-систем «Вектор Бест». Москва запросила, какие у нас есть возможности, и мы сообщили, сколько тестов можем делать.

— И сколько тестов вы делаете в Москве ежедневно?

— Наши лаборатории делают 150 тыс. тестов в день, из них на COVID-19 в Москве — всего 1,3–1,5 тыс. Это связано с тем, что тестирование на коронавирус — это ручная технология, она плохо автоматизируется. Кроме того, даже производители тест-систем испытывают нехватку материалов и сырья. Так что быстро сделать сотни тысяч таких тестов нельзя.

Тестирование проводится методом ПЦР (полимеразно-цепной реакции). Большое количество ложноотрицательных результатов в первую очередь связано с неправильным взятием биоматериала. Для ПЦР-тестов он берется из ротовой полости или из носоглотки. Последний способ — это не приятное поглаживание ноздри: в носовой ход надо завести зонд на 5-6 сантиметров. Завести его недостаточно глубоко — всё равно что помахать им в воздухе.

Даже если всё делается правильно, ложноотрицательные результаты у ПЦР-тестов при взятии биоматериала из полости рта получаются в 60% случаев, из носоглотки — в 35%. Но раз ничего другого нет, надо пользоваться хотя бы этим. Конечно, мы не сможем обследовать всех: на одну Москву надо 20 млн наборов.

---

Читать также

«Однажды всё это закончится». Монологи предпринимателей, чей бизнес встал из-за карантина

---

— Как не заразиться? Стоит всё-таки носить маску или нет?

— Вирус передаётся не только по воздуху, он ещё и «липкий» и «тяжелый», то есть может оседать на поверхности. Так что основная мера безопасности — мыть руки и носить маску. Маска нужна по двум причинам. Во-первых, вы не знаете, являетесь вы вирусоносителем или нет, и надо подумать о безопасности других людей. Во-вторых, вы сами в маске тоже вдыхаете меньше вирусов.

— С 18 мая «Инвитро» начала делать тесты на антитела к коронавирусу. Чем они отличаются от ПЦР-тестов?

— У ПЦР-тестов и тестов на антитела разные задачи и технология. Первые нужны для того, чтобы определить, есть ли в организме вирусные частицы. А вторые — чтобы понять, сталкивался ли он с вирусом. Антитела — это то, что организм вырабатывает в ответ на вирусную агрессию. Такие тесты делаются с помощью иммунноферментного анализа (ИФА): для этого берется не мазок изо рта или носоглотки, а кровь из вены.

Метод ПЦР позволяет «увидеть» вирус уже на второй-третий день после появления симптомов, но мы не можем сделать больше 100 тысяч таких тестов в месяц без дополнительного перевооружения лаборатории. А тесты на антитела легче автоматизировать, поэтому мы можем делать их до 500 тысяч в месяц и больше. Но оценить реакцию организма можно только спустя некоторое время: при разных инфекциях иммунный ответ формируется в период до двух-трех недель.  Это не значит, что одни тесты лучше других — они просто должны дополнять друг друга.

— Если у тебя обнаружили антитела к вирусу, уже не заразишься повторно? Можно выходить на улицу без опасений?

— Пока не будет исследований на эту тему, сказать сложно. С высокой вероятностью можно ответить про этот тип вируса в данном сезоне «да». Но я бы очень аккуратно отвечал на этот вопрос, потому что достоверных данных пока нет и есть сообщения, что люди и второй раз заболевают. Всё будет зависеть от того, как вирус мутирует, какие формы он будет принимать. Это как вирус гриппа: каждый раз новая история. Сколько времени будет держаться иммунитет, говорить пока рано.

— То есть, по сути, тесты на антитела подходят только для выявления тех, кто уже переболел?

— Пока да.

«Главная проблема — в действиях государства»

— В начале апреля российские частные клиники попросили правительство признать их пострадавшими от коронавируса. Какие потери понесла «Инвитро»? Насколько у вас упала выручка с начала года?

— На 60—80% в зависимости от региона. Настолько же сократилось число пациентов (до эпидемии было почти 16 млн человек в год). В некоторых регионах вводятся очень жёсткие карантинные меры: мы не можем даже транспортировать биоматериал [из клиник в лаборатории], потому что не работают авиаперевозки и другие логистические пути. Но это решение Роспотребнадзора — им легко всё запрещать.

В ряде регионов частные медицинские центры по решению местных властей вовсе закрыли. То есть парикмахерские они открыли, а клиники нет. Просто руками разводишь и думаешь: «Как это так?». Но такие перекосы неизбежны.

Это как с аллергическими и аутоиммунными заболеваниями: организм защищается от чего-то и начинает сам себя атаковать. И здесь так же: где-то дороги перекопали, чтобы не ездили. Где-то закрыли все организации. Где-то заламывают руки людям, которые вышли погулять. Где-то полицейские запихивают пожилую женщину в машину и штрафуют, вместо того чтобы проводить её домой. И так далее.

— В «Инвитро» были те, кто отказался работать, потому что побоялся заразиться?

— Нет, мы с этим не сталкивались. У нас все относятся к ситуации с пониманием. Но всех, кто находится в группе риска, — старше 60 лет например, — мы отправили по домам ещё в середине марта. Всем платим зарплату, нашим франчайзи рекомендовали сделать то же самое. У нас достаточно молодой коллектив — средний возраст меньше 30 лет, — пожилых сотрудников было немного, в этом плане нам было легче. Без некоторых опытных специалистов тяжело обойтись, но этот вопрос можно решить. Главная проблема не в этом, а в действиях государства. Вот недавно начали обсуждать, что сотрудники частных клиник не хотят работать в государственных. А почему они должны хотеть это делать?

— Сколько времени всё это ещё продлится, по-вашему? Когда закончится эпидемия?

— Эпидемиологический цикл займет около полутора-двух лет. Конечно, плохо, что на эпидемию накладывается экономическая рецессия. Но карантин надо оставлять, пока мы не перешагнем всю эту историю. А дальше — максимально широко проводить тестирование, чтобы точечно изолировать инфицированных, и определить, как формируется пресловутый коллективный иммунитет, который позволит работать со второй и третьей волной. Иначе будет как в Мичигане в США, где губернатор под давлением граждан вывел штат из карантина, а через некоторое время они получили резкий всплеск. И были вынуждены опять вводить карантин, ещё более строгий.

«Наша задача — не завалиться в долги»

— Если эпидемия продлится полтора-два года, как это скажется на частной медицине в России? Вы как-то меняете сейчас стратегию развития компании?

— Нужно быть идиотом, чтобы ничего не менять. Но надо подстраиваться под ситуацию. Думаю, когда жёсткие карантинные методы закончатся, ситуация на 80% восстановится. Обычные заболевания — инфаркты, инсульты, сердечно-сосудистые, онкологические, болезни желудочно-кишечного тракта — никуда не денутся. Всем нашим сотрудникам я говорю, что мы не меняем своих целей. Пока мы оцениваем масштаб бедствия, после середины мая — посмотрим. Понятно, что у нас не будет прибыли и наша задача — не завалиться в долги.

— Как вы сокращаете издержки?

— Мы реагируем как организм, который во время стресса снабжает кровью только жизненно важные органы — почки, сердце и мозг. Например, мы не можем отказаться от покупки реагентов. Но мы договорились с поставщиками о новых схемах оплаты, с арендодателями — о снижении ставок, обрезали маркетинговые издержки. Где-то даже с избытком сократили расходы, чтобы иметь подушку безопасности, если нечем будет платить зарплаты. В наших офисах, если считать вместе с франчайзи, работают 12 тыс. человек, так что зарплаты — это основное.

---

Читать также

Как сэкономить деньги на аренде в условиях карантина? Гид для арендаторов помещений

---

Открытие новых офисов в Москве тоже притормозили. У нас были готовы к открытию более 10 офисов, там надо было только сделать ремонт, в часть из них завезли материал и закрыли на замок.

— Трудно оказалось руководить в удалённом режиме?

— У нас офисы в шести странах, в России они разбросаны по всей стране, так что мы привыкли работать на расстоянии. Но мы стали чаще проводить онлайн-встречи с менеджерами. С начала мая делаем это три раза в неделю: в понедельник, среду и пятницу. Встречаемся по 50 человек, говорим по всем странам и регионам, где работаем.

Пришлось купить домой компьютер с большим экраном. Стало удобнее, но возникла другая проблема: иногда забываешь, что вокруг полсотни человек, и начинаешь говорить одному из них какие-то вещи, которые не предназначены для других.

Для меня всё это увеличило нагрузку просто в разы. Я и так достаточно много работаю: вот вчера сел за стол в 10:00, в 23:00 встал. На изоляции я нахожусь на даче, меня жена заставляет выходить на улицу, и мы по 5—6 километров вечером ходим вокруг поселка. Сам я бы не ходил, потому что мне хочется лечь спать, — я устаю от общения. Но обратная связь от сотрудников нужна. Надо знать, что происходит, иначе возникают неуверенность, избыточные страхи и так далее.

---

Читать также

Меньше алкоголя, жизнь по расписанию и энергичные танцы. Как не сойти с ума на самоизоляции

---

— Кто сейчас средний клиент «Инвитро»? Он изменился за время эпидемии?

— Я очень не люблю слово «клиент» в медицине. В русском языке у него очень сильная негативная коннотация, как и у слова «услуга». Тех, кто работает в здравоохранении, такие слова обижают.

Если говорить о наших потребителях, 70% — это всегда были женщины, здесь вряд ли что-то быстро изменится. Обычно это молодая женщина детородного возраста, которая является центром семьи: заботится о своих близких, родителях, детях. Часто ещё и о муже, потому что мужчина считает ниже своего достоинства заботиться о здоровье.

— Сейчас люди всё-таки сокращают расходы. Насколько для вас это заметно? На каких услугах стали экономить и на что больше тратить?

— Человек платит за здоровье столько, сколько стоит его жизнь. Если стоимость жизни растёт — он готов платить больше. А сейчас люди начинают меньше тратить на здоровье, потому что предчувствуют падение доходов. Средний чек за последний месяц сократился с 1,5 тыс. до 1,2 тыс. руб. В остальном всё так же, структура заболеваемости за месяц не изменится. Число других инфекционных заболеваний не увеличивается. Но мы не делали глубоких исследований на этот счёт, этот вопрос ещё нужно изучать.

До прорывных технологий в биотехе ещё далеко

— Во время пандемии многие инвесторы заинтересовались темой медицинских и биотехнологий. Вы за этим следите?

— Да, но пока я не вижу прорывных технологий. Конечно, биотех развивается: появляются неинвазивные глюкометры, диагностика растёт семимильными шагами, рентгенохирургия (внутрисосудистая хирургия) сильно изменила хирургию в целом. Качество компьютерной томографии растёт. Технологии искусственного интеллекта позволяет быстрее и точнее обрабатывать материал рентгенологических исследований, обследовать больше людей.

Сейчас всё, что связано с клеточными технологиями, например, поставлено на тормоз: потому что биомедицинский клеточный продукт очень трудно зарегистрировать. Сдерживается развитие телемедицины. Очень много ограничений.

Но мы верим, что это изменится. Вот построили завод по производству медицинских изделий из пластика в Дубне, делаем вакуумные пробирки для взятия крови из вены, будем расширять это направление, если у нас ещё останутся деньги после всего этого безобразия.

— Почему вас заинтересовала эта тема, сколько вы в неё инвестировали и какие у вас планы на этот год? В интервью Vademecum в декабре вы говорили, что в 2020 году завод должен занять 30% рынка.

— Заинтересовала, потому что таких пробирок в России (да и вообще высокотехнологичного пластика) практически нет: я знаю всего 2—3 предприятия, которые их делают. Это пробирки из специального пластика, который приспособлен под задачи исследований. Это не проект «Инвитро», просто некоторые партнёры нашей инвестиционной группы входят в группу акционеров «Инвитро». Точную сумму, которая была вложена, сейчас не скажу, но суммарно она составила около €30 млн. Мощности завода действительно позволяют занять треть рынка и имеют хороший экспортный потенциал. Получится это или нет — другой вопрос, но, по крайней мере, у нас такие планы. Завод только открылся, ему надо дать немного поработать, а дальше уже можно будет говорить о долгосрочной стратегии на десять лет вперед.

— У вас есть ещё один проект с долгой историей — 3D Bioprinting Solutions. Чего удалось добиться за восемь лет? Некоторые зарубежные учёные говорят, что до появления напечатанных человеческих органов ещё лет 10—15.

— Мы сделали один из лучших биопринтеров, первыми в мире напечатали из сфероидов органный конструкт — щитовидную железу мыши — и показали, что она функционирует.