ПРИДУМАТЬ 28 января 2020
«Марихуана — мировой тренд, который уже нельзя остановить». Георгий Белоцерковский — об индустрии каннабиса и отце-миллиардере
Текст
Фото
Андрей Рапуто ДЛЯ INC.
ПРИДУМАТЬ 28 января 2020
«Марихуана — мировой тренд, который уже нельзя остановить». Георгий Белоцерковский — об индустрии каннабиса и отце-миллиардере
Текст
Иван Чесноков
Фото
Андрей Рапуто ДЛЯ INC.
Петербургский магнат Борис Белоцерковский сделал состояние на игровых автоматах и вендинговых аппаратах. Его сын Георгий тоже давно занимается бизнесом. Сначала он продавал супы в авиационной школе, затем основал микрокредитную организацию — и спустя несколько лет продал в ней свою долю за $1 млн. Теперь Белоцерковский выращивает марихуану в США и планирует делать то же в Европе. Он рассказал Inc., к чему привел хайп на рынке каннабиса и почему он больше не хочет брать деньги на развитие бизнеса у отца-миллиардера.
«Когда в траву вложатся крупнейшие фонды — это будет уже совсем другой бизнес»
— Как получилось, что вы основали стартап на рынке марихуаны?
— Я давно следил за рынком медицинской марихуаны — невозможно за ним не следить. Два года назад я поехал в Лас-Вегас на встречу с давним другом нашей семьи Майклом Сассано. Он американец, бывший успешный трейдер, работал на Уолл-стрит. В 2016 году он запустил компанию Solaris в Лас-Вегасе — невероятно интересный проект, первый гибридный grow house. Мы с ним стали партнерами и распределили обязанности: Майкл занимается выращиванием, а я дистрибуцией и развитием проектов в европейских странах.
В Америке в 33 штатах разрешено медицинское употребление марихуаны, в 10 штатах — выращивание, но при этом на федеральном уровне выращивание и дальнейшее употребление марихуаны до сих пор не разрешено. Это очень зарегулированный рынок.
Чтобы начать правильно продавать сырье в Америке, у нас ушел год. В Лас-Вегасе каждые 5 фунтов (2,3 кг) мы сдаем на анализ в государственную компанию. Еще с момента, когда зерно марихуаны сажают в землю, оно маркируется, чтобы в процессе выращивания и продажи растения его можно было отследить.
В апреле 2019 года мы собрали первый урожай. Мы выращиваем марихуану как для медицинского, так и для рекреационного использования. Растения второго типа продаем местным компаниям-селлерам, которые производят масла, сладости и так далее.
— Сколько уже зарабатывает Solaris?
— К концу 2019 года за несколько месяцев фактических продаж мы подошли к выручке в $1,5 млн. В 2020 году планируем достичь урожая 1 тыс. фунтов сырья ежемесячно и годовой выручки около $15 млн. А к 2021 году хотим увеличить площадь посевов на 145 тыс. футов (13 тыс. кв. м. — Inc.) и довести оборот до $65 млн.
— Кто и сколько инвестировал в ваш проект?
— В первой фазе инвестиций несколько лет назад для Solaris привлекли $10 млн от американских инвесторов. Во второй фазе мы привлекли около $3 млн. Чтобы масштабироваться, нам нужно $15 млн в общей сумме.
Плюс мы привлекли $5 млн для второй компании — Somai Pharmaceuticals — которая расположена в Ирландии. С Майклом мы партнеры в Solaris, но основная компания, которой занимаюсь я, — именно Somai.
Все инвестиции — в основном от частных лиц из России и от российских фондов. Это не потому, что нам другие не дают, а потому что здесь я знаю много людей, к которым могу прийти и попросить финансирование. Я не могу назвать их, по условиям наших договоренностей.
Плюс люди с деньгами в России не знают, куда их деть. А мы предлагаем вложиться в индустрию, которая растет.
— Чем занимается ваша вторая компания — Somai Pharmaceuticals?
— Мы собираемся выращивать марихуану в Греции и продавать ее на европейском рынке. Там мы будем заниматься только растениями с CBD — то есть медицинской травой. Сейчас в ЕС примерно полтора десятка стран разрешают в какой-то форме медицинскую марихуану: где-то дают выращивать, где-то — нет.
В Америке, например, невозможно открыть банковский счет компании с рынка марихуаны — это запрещено на федеральном уровне. Поэтому их индустрия построена на наличных. А в Европе проще. Но чтобы легально выращивать и продавать медицинскую марихуану там, нужно пройти специальную сертификацию, которую проходят все фармкомпании. Наша задача сейчас — отработать все процессы в выращивании, даже генетику, чтобы быть готовыми ко всем экспертизам.
— Но в Европе, в отличие от США, у вас пока никакого производства нет?
— Нет. Мы только собираемся открываться в Греции, где хорошие законы с точки зрения выращивания и хороший климат. Уже арендовали землю и начали ее обрабатывать, закупаем семенной фонд. Планируем снять там первый урожай в 2021 году. А оттуда продавать основную часть в Германию, так как там около 70 тыс. пациентов, которым может быть прописана марихуана. К концу 2020 года, по моим оценкам, их число вырастет до 250 тыс.
— Что происходит с регуляцией рынка каннабиса в Германии?
— Немецкое правительство выдало несколько лицензий на выращивание. Компании продают растения местным закупщикам примерно по €5,5 за грамм. А закупщик продает товар в аптеку уже за €10. Это отрегулированные цены. При этом, по закону, аптека должна накинуть 100% на стоимость товара. То есть конечному покупателю грамм обойдется в €22 евро, что очень дорого.
«Первая волна хайпа на рынке марихуаны уже прошла»
— Какие основные задачи по Solaris и Somai вы ставите?
— Сегодня на хайпе многие в этой сфере рассказывают инвесторам, что станут самыми большими, вырастут в 30 раз и будут стоить миллиард. Мы не собираемся строить компанию с площадью выращивания в 200 гектаров — это слишком много. Мы хотим быть прибыльными и без долгов. По Solaris план по обороту на 2020 год — $10 млн, по Somai на 2021 год — $14 млн.
— Насчет хайпа: ситуация на рынке марихуаны сейчас похожа на то, что происходило с криптовалютами в 2017 году?
— Первая волна хайпа уже прошла, я считаю. У канадских компаний, про которые все слышали, капитализация упала на 60%. Они всю жизнь работают в не очень правильном месте для выращивания травы. У них колоссальные затраты на электричество, и так далее. Ничего под траву не готово.
Но в этот рынок еще никто глобально не вошел. Ни Coca-Cola, ни фармацевтические гиганты. Да, совладельцы Marlboro инвестировали $1,8 млрд в США. Но когда в США разрешат выращивание на федеральном уровне, когда Европа начнет более лояльно относиться к рынку — это будут вообще другие деньги и другой бизнес.
Азиатский рынок развивается. Австралия выращивает каннабис и старается поставлять в Европу. Таиланд планирует разрешить медицинскую марихуану. Это мировой тренд, который нельзя остановить. Ты можешь зарегулировать рынок, но куда-то деться от него — нет. Поэтому мне странно, что в России не разрешают марихуану с CBD.
— Как вы объясняете себе, почему в России, в принципе, так сложно с марихуаной, о легализации которой нет и речи?
— А что в России легко? Россия всегда была рынком, где «лучше запретим, чем разрешим, а потом уже посмотрим». Россия — уникальная страна. Мне тут очень нравится, правда. Но тут свои правила игры, согласно которым трава — это наркотик, за который сажают надолго. Мы знаем пример с девочкой из Израиля, попавшейся с 7 граммами марихуаны. В России пока плохо понимают, в чем различие между THC и CBD, и не понимают, что от второго «не вставляет».
Не думаю, что в России когда-нибудь будет легальна марихуана с THC. Но когда во всей Европе и Америке будет легализована медицинская марихуана, то и тут не смогут закрывать глаза на индустрию. Думаю, что в итоге и в России она будет разрешена и зарегулирована. Но нам остается только ждать.
«Масштаб нашей жопы был бы в десятках миллионов»
— Про вас мало что известно. Расскажите, чем вы занимались ранее? Где учились?
— Родился я в Питере. Иммигрировали мы в США с мамой в 1989 году. Вся школа прошла там. Потом учился на летчика в авиационном университете в Аризоне. Как-то вышло, что я всю жизнь думал заниматься либо бизнесом, либо авиацией.
— Почему такое разделение?
— Когда я учился в университете, мне казалось, что $120 тыс. в год, которые зарабатывают летчики, — это хорошие деньги. Это действительно так, но для Америки это не предел. И хотелось реализоваться в глобальном смысле. Сейчас авиация для меня как хобби: я периодически летаю.
Не знаю, генетика это или желание, но я всю жизнь связан с бизнесом. Когда учился в военной школе, делал бизнес с готовыми супами: покупал упаковку за $1, а продавал за $7. В 2011 году, во время учебы в университете, устроился работать в фотомагазин. Продавал только вышедшие цифровые камеры — зарабатывал $1,2 тыс. в месяц. Иногда в Лас-Вегас на них ездил!
— Вы сказали, что интерес к предпринимательству, возможно, обусловлен генетикой. Были ли у вас какие-то проекты с отцом? Советуетесь ли вы с ним?
— Да. Первая история началась, когда после американского университета я прилетел в Питер и пообщался с папой. Он предложил получить степень магистра в Европе. Вообще, я люблю Америку, но глобально не очень принимаю, что там происходит. Я больше в этом смысле русский человек. И я подумал: почему нет? Нашел университет в Женеве, поступил туда учиться бизнесу.
Кто такой Борис Белоцерковский
Отец Георгия Белоцерковского Борис сделал состояние в 1990-х и 2000-х годах на азартных играх — его компания «Уникум» была крупнейшим поставщиком игровых автоматов на российском рынке. Предприниматель также владел долей в компании Ritzio Entertainment Group — самом крупном операторе казино и игровых клубов в стране в 2000-х годах.
Когда в России запретили игорный бизнес, Белоцерковский увлекся вендингом. Сейчас он владеет крупнейшим в России вендинговым оператором Uvenco — под управлением компании 15 тыс. аппаратов. В 2018 году Uvenco выручила около 4 млрд руб., состояние Белоцерковского оценивается примерно так же — в 4,4 млрд руб.
Источники: Forbes, «Деловой Петербург»
И потом случился глобальный фейл. В Женеве один друг предложил мне продавать маленькие реактивные самолеты нового типа стоимостью $1 млн каждый — у него был потенциальный контракт на их продажу. Чтобы потом эти самолеты использовались на рынке авиа-такси.
И вот в 22 года я прихожу к папе, рассказываю про контракт на самолеты, про авиатакси. Он спрашивает: а почему бы не рассмотреть авиатакси как нашу полноценную компанию с собственным парком самолетов? А ведь это моя мечта — авиация и бизнес вместе!
Это были 2004—2005 годы, мы начали со всеми общаться, вступили в профильную ассоциацию. Папа и его партнер инвестировали деньги, и мы даже внесли депозит на $1 млн за несколько самолетов. Решили, что начнем с рынка Прибалтики.
И пока я набирался опыта, работая по найму в частной авиационной компании в Барселоне, с нашим бизнесом начались проблемы. Самолеты вовремя продавать не успевали. И ровно тогда, когда нам нужно было сделать новую оплату за самолеты, партнер отца решил выйти из бизнеса.
На всю подготовку к запуску потратили несколько миллионов долларов. Я начал бегать по рынку, искать новых инвесторов. Никто не давал денег. Тогда мы с отцом решили закрыть компанию и вернули депозит.
И наступил кризис 2008 года — никто уже бы точно не летал на авиатакси, все экономили. Я еврей, но можно перекреститься пару раз, что мы не запустили этот бизнес. Масштаб нашей жопы был бы в десятках миллионов.
Когда тебе 22 и тебе предлагают фактически твою мечту, то очень сложно смотреть масштабно и оценивать все риски. Когда ты строишь бизнес — ты всегда настроен на позитив. Даже самый пессимистический прогноз оптимистичен.
Такие провальные истории учат правильно оценивать риски в любом бизнесе.
— Что произошло потом, когда идея авиатакси прогорела?
— Я остался без работы, переехал в Петербург и пошел работать к папе — он тогда только начинал строить вендинговую компанию Uvenco. Сначала я был обычным менеджером по установке аппаратов, никаких особых плюсов и привилегий у меня не было. К 2010 году я вырос до директора по продажам в нескольких районах города. Но понимал, что мне не хватает образования, чтобы занять в жизни какие-то серьезные позиции. В итоге когда запустилось «Сколково», я поступил туда.
«Я не хотел брать ни одного цента у папы»
— С друзьями по «Сколково» вы запустили микрофинансовую организацию Mili. Как вам пришла эта идея и что с компанией сейчас?
— Да, в «Сколково» я познакомился с двумя будущими партнерами — Леваном Назаровым и Грантом Алавердяном. Изначально Леван придумал стартап, где люди дают нам социальные страницы в залог, а мы их за это кредитуем. Мы стали искать инвесторов, но был принципиальный момент: я не хотел брать ни одного цента у папы.
Компания Mili работала с пользователями соцсетей и выдавала кредиты от 2 тыс. до 12 тыс. руб. на срок до месяца. Ставка по кредиту составляла 1,6% в день, а процент невозврата — около 20%, заявляли основатели. Для оценки кредитоспособности mili использовал базы ненадежных заемщиков и данные о том, как заемщик пользуется соцсетями и другими сайтами.
— Почему?
— Про меня все время пишут в ассоциации с отцом. Конечно, это открывает двери и я им [отцом] очень горжусь, а репутация папы работает и на меня, — но мне хочется свою. Это всегда тяжелый момент. Это внутреннее желание доказать, что я могу что-то сделать своими силами.
С другой стороны, я всегда за помощь от него. Папа, конечно, рассказывал людям о нашем проекте, и за счет этого мы прошли все российские фонды. Но многие не давали деньги, потому что боялись влезать в микрокредитование. В итоге в нас инвестировали больше $3 млн за все время — это были партнеры не только из России. Не могу сказать, связаны ли они с отцом, по условиям наших договоренностей.
— Чем вы больше всего гордитесь в истории с Mili?
— За год мы выросли примерно на 1000%. Если бы мы были в Америке или Европе, то стоили бы совсем других денег и к нам бы относились по-другому. В России вообще никто не учитывает потенциальный рост.
И все равно: мы умудрились создать микрофинансовую компанию, не открыв ни одного отделения и не нарушив закон. На пике мы выдавали займов на 1 млрд руб. в год.
В 2017 году её продали по оценке более $10 млн одному из инвесторов, вложивших в нас на старте. Все, кто вошел в проект, остались довольны.
Я был директором по развитию, и в какой-то момент — еще до продажи — понял, что мой партнер Леван [Назаров] построил команду, которая сильнее, чем я. И я ушел. А с продажи своей доли заработал больше $1 млн.
