Михаил Федотов, директор дочерних фондов РВК: «Неудачные проекты — это нормально»
Российская венчурная компания закрывает свои дочерние фонды. За последние 10 лет «Гражданские технологии ОПК», Биофонд, Фонд посевных инвестиций и Инфрафонд инвестировали в более ста компаний, от «Астраханского технопарка» до «Экзоатлета». Директор дочерних фондов РВК Михаил Федотов рассказал Inc., какая судьба ожидает портфельные стартапы, почему он не считает государственные деньги «токсичными» и что в госкомпании постоянно заставляет его вздрагивать от неожиданности.
Кто такой Михаил Федотов
Директор дочерних фондов Российской венчурной компании и управляющий партнер российско-белорусского RBF Ventures. До прихода в РВК c 2012 года работал CFO, а с 2016 года — гендиректором инвестиционно-девелоперской компании Apsis Globe (структура «ФосАгро»). В 2011-2012 гг. руководил фондом «Новые инвестиции» (PE инвестиции в сфере недвижимости, энергетики, химии, нефти и газа). В 2009-2011 гг. был финансовым директором фонда Invest AG (PE инвестиции в сфере девелопмента, строительства и сельского хозяйства). С 2005 по 2008 год — финансовый директор компании «Ренова — СтройГруп» (управление девелоперскими проектами Группы «Ренова» ). До 2005 года работал финансовым директором в компаниях «ЛУКОЙЛ Нефтохим Бургас» (Болгария) и «Днепроспецсталь» (Украина).
Окончил НИУ ВШЭ по специальности «Финансовый менеджмент» и РГГУ («Социальная философия»). Получил степень Global Master in Finance в мадридской IE Business School.
И портфели «краснеют»
— Когда было принято решение о закрытии фондов?
— Во время разработки новой стратегии РВК в 2017 году. Но совет директоров принял решение закрыть их не сразу, а с течением времени. Прежде нужно было объединить все фонды под управлением одной команды (изначально таких команд было три). С этой задачей успешно справился мой предшественник Евгений Кузнецов. В том же 2017 году мы начали анализировать качество портфеля этих фондов.
— Что показал анализ?
— Выяснилось, что его качество не сильно отличается от среднестатистического. Обычный венчурный фонд инвестирует 100% своих средств в 10 компаний. Из них 5-6 стартапов в итоге идут на списание, 2-3 «середнячка» позволяют просто вернуть вложенные деньги, а 1-2 компании — это истории успеха («звезды», которые могут вытащить на себе весь фонд).
Примерно с таким же соотношением мы столкнулись в 2017 году, когда начали анализировать портфель дочерних фондов (тогда в нем было 115 компаний). Мы раскрасили их в разные цвета и обнаружили, что 60% компаний — «красные» (под списание), 20-30% — «желтые» («середнячки») и примерно 10% — «зеленые» (имеют право на жизнь). Со временем это соотношение менялось — портфель «краснел», но не из-за ухудшения его качества, а скорее из-за нашего понимания ситуации в компаниях.
Здесь надо иметь в виду, что венчурная индустрия в целом отличается высокими рисками. Поэтому люди, которые занимаются инвестициями в этой области, должны обладать определенной «тефлоновостью» к неудачам. В принципе, ничего драматичного мы здесь не увидели: неудачные проекты — это нормально.
— На каких областях фокусировались фонды? Каких проектов было больше всего?
— Примерно 40% портфеля — проекты в сфере LifeScience (на сегмент биомедицины был сделан очень большой упор). Еще 20% — IT, все остальное — структурные проекты вроде бизнес-парков, доли в «Альпина Паблишер» и т. д. Это не совсем венчурные проекты, но они позволяли развивать нужную инфраструктуру в России. Фонды создавались с целью развития отрасли, а не финансового результата.
— То есть фонды оказались неэффективны с экономической точки зрения?
— На мой взгляд, говорить об убытках или прибыли пока преждевременно: ситуация меняется, и оценивать финансовый результат каждого фонда можно только после его закрытия. Кроме того, надо понимать, что все они создавались около 10 лет назад и в них изначально был заложен конфликт. Обычно фонды живут ограниченный период времени, а здесь основали компании с перманентным капиталом. И никаких формальных ограничений по деятельности у них не было.
Чем занимаются «дочки» РВК
Всего у Российской венчурной компании — 4 дочерних фонда: Фонд посевных инвестиций (ФПИ РВК), Биофонд, фонд Гражданские технологии оборонно-промышленного комплекса (ОПК) и Инфрафонд (выполняет также функции управляющей компании для всех четырех). По данным «Контур.Фокус», 3 из них закончили 2017 год с крупными убытками: Биофонд — 148,4 млн руб., Инфрафонд — 129 млн руб., ФПИ РВК — 951,8 млн руб.
Сейчас в общий портфель «дочек» РВК входят 95 компаний. Совокупный объем средств под их управлением — 5,9 млрд руб.
При участии капитала ФПИ РВК также были созданы 5 микрофондов в форме инвестиционного товарищества:
- «Посевной фонд ЭйСиПи» создан в 2012 году, срок инвестирования истек в 2015 году;
- «Венчурный фонд-акселератор» создан в 2015 году, инвестпериод истекает в 2019 году;
- «Посевной фонд Софтлайн» создан в 2014 году, инвестпериод — до 2020 года (допускается докапитализация до истечения срока);
- «Посевной фонд высоких технологий» — в 2013 году, инвестпериод — до 2022 года (с возможностью пролонгации);
- «Посевной фонд в области живых систем» — в 2015 году, инвестпериод — до 2021 года (допускается докапитализация до истечения срока).
В 2016 году Инфрафонд РВК стал управляющим партнером и инвестором «Российско-белорусского фонда венчурных инвестиций» (RBF Ventures). Второй управляющий партнер и инвестор — «Белорусский инновационный фонд».
Сотни «иксов»
— Какая судьба теперь ждет ваши портфельные компании?
— Их число постоянно снижается: в начале этого года в портфеле было около 100 компаний, сейчас — 95. В планах на этот год — «закрыть» еще 24 «красных». Но когда я говорю «закрыть» — это не значит, что мы ликвидируем сами компании, мы просто уходим из проекта.
Среди компаний с высоким потенциалом роста (так называемая «зеленая» часть портфеля) — «Альпина», «Экзоатлет», ЦГРМ Genetico, Ubic Technologies, Национальный БиоСервис. Еще одна перспективная компания не так на слуху – это ИБРиС. Она разрабатывает технологию голосовой биометрии и уже показывает результаты лучше, чем все другие аналоги в России. Окончательное решение по ним мы сможем принять, только проанализировав стратегию каждой конкретной компании: насколько реалистичны и масштабны ее планы, большой ли у нее рынок и востребован ли продукт.
— А что будет вместо самих дочерних фондов? И будет ли?
— Это решение должен принять акционер. У нас есть одобренный советом директоров план по закрытию: в 2020 году надо если не ликвидировать все эти 4 фонда, то хотя бы начать юридические процедуры по их ликвидации. Все портфельные компании к этому моменту мы должны либо продать, либо списать, либо закрыть. Но думаю, «зеленая» часть портфеля имеет право на дальнейшую жизнь — у этих компаний хороший потенциал роста. Сейчас мы обсуждаем организационно-правовую форму, которая позволит нам сохранить доли в «зеленом» портфеле на горизонте до 2024 года. Продавать их сейчас — значит сознательно лишить себя хорошей доходности, которую можно получить уже через 3-4 года.
Если такая форма будет найдена, мы построим работу фонда по модели операционного партнерства. То есть наша управляющая команда станет не просто пассивным «держателем» доли в портфельных компаниях, но будет помогать в их развитии. Мы для себя пришли к пониманию: главное, что может дать венчурный инвестор проекту, — это не только и не столько деньги, сколько бизнес-экспертиза и нетворкинг.
— Сколько экзитов у вас было за эти 2 года? И какой оказался самым успешным?
— Большими успехами пока похвастаться не могу, но из 5 компаний мы вышли, продав их (из них на слуху — Технопарк Перми и «НАПОЛИ»). Средняя доходность по этим экзитам — не больше двух «иксов», но мы считаем это хорошим результатом для фонда, который изначально не подразумевал получение большого дохода. Я надеюсь, самый успешный выход у нас еще впереди: из нескольких компаний мы только планируем выйти — вот там «иксы» могут измеряться как минимум десятками.
Кто вошел в «зеленый» портфель
Руководство дочерних фондов РВК считает, что хороший потенциал роста есть у 6 портфельных компаний.
- ИБРиС — разработчик решений голосовой биометрии на основе технологий машинного обучения для call-центров, банков и b2c-корпораций. Продукт компании — решение Vocal Pass API, которое позволяет автоматически идентифицировать личность по нескольким секундам аудиозаписи голоса. Входит в портфель ФПИ РВК.
- Ubic Technologies — разработчик сервиса анализа и фильтрации трафика. В 2017 году Роскомнадзор рекомендовал этот сервис для блокировки запрещенных ресурсов. Входит в портфель ФПИ РВК. В 2018 году привлек 115 млн руб. инвестиций от Фонда развития интернет-инициатив (ФРИИ) и ФПИ РВК.
- «Экзоатлет» — производитель медицинского экзоскелета для реабилитации. Входит в портфель Биофонда РВК.
- «Альпина Паблишер» — издательская группа, выпускает книги о бизнесе, науке и инновациях для руководителей и стартаперов. Входит в портфель Инфрафонда РВК.
- ЦГРМ Genetico (Центр генетики и репродуктивной медицины) — комплекс лабораторий, которые занимаются генетическими тестами, диагностикой наследственных заболеваний и другими медико-генетическими услугами. Дочерняя компания Института стволовых клеток человека. Входит в портфель Биофонда РВК.
Национальный БиоСервис — первый российский широкопрофильный коммерческий исследовательский биобанк. Занимается сбором, обработкой, хранением и анализом биообразцов, необходимых для разработки лекарственных препаратов и диагностических систем. Входит в портфель Биофонда РВК.
Философия «токсичности»
— В последние годы говорят, что государственные деньги для венчурной индустрии «токсичны»…
— Да, я не впервые слышу об этом, но у меня, кроме финансового, еще и философское образование, — давайте сначала разберемся в понятиях и терминах. Что значит «токсичные»? Они ядовитые, их нельзя в руки брать?
— Например, бюрократия, сложность процедур и другие факторы отпугивают участников рынка…
— В этом плане они не «токсичные», а, скорее, сложные. Получить государственные деньги непросто, а это накладывает некие обязательства по их использованию и отчетности. Но эти сложности не настолько фатальные, чтобы называть их «токсичными».
А если учесть, что доля государственных денег на венчурном рынке колоссальна, — думаю, мы должны с этим смириться. Это просто дополнительные обязательства, связанные с отчетностью и аккуратностью расходования средств.
Госинвестиции берут и работают с ними (причем не только те, кто привык делать бизнес с государством, но и абсолютно частные люди, которые в принципе могли бы их и не брать).
— Есть ведь еще «токсичность», связанная с уголовными делами, — например, в июне 2018 года экс-директора департамента инвестиций и бывшего члена правления РВК Яна Рязанцева арестовали по обвинению в похищении 1,3 млрд рублей…
— Риск уголовного преследования появляется, если ходить по грани закона. Но лично я его рассматриваю как сопоставимый с любым другим бизнесом. Если люди аккуратно работают с государственными деньгами, у них прозрачные корпоративные процедуры, целевое использование и понятная экономическая эффективность — вопросов к ним нет.
По моему опыту, вопросы возникают там, где что-то нетранспарентно. При этом люди, которые контролируют инвестиционный процесс и работают с государственными деньгами (в том числе в РВК), умеют увидеть четкую грань между злоупотреблениями и реальными предпринимательскими и инвестиционными рисками.
В ожидании прорывов
— В отчете Money Tree (его PwC делает вместе с РВК) говорится, что рынок в 2017-2018 годах впервые показал рост по объему и количеству сделок. Почему это произошло?
— Думаю, по большей части — это результат внимания государства к венчурной отрасли и к инновациям в целом. Много если не шума, то информационного позитивного фона вокруг, немало приличных людей оказались вовлечены в эту историю. И это хорошо: даже если 10-15% из проинвестированных проектов будут выстреливать — мы увидим рывок экономики с точки зрения инновационности и создания рабочих мест.
— При этом, по данным Российской ассоциации венчурного инвестирования (РАВИ), драйвером роста стали сделки на стадии расширения. В проекты на стадии seed инвестируют мало…
— Да, это общемировая тенденция: инвестиции в проекты на стадии seed уменьшаются. Люди хотят меньше рисков и больше доходности, а это лежит в той части спектра, где продукт уже протестирован, рынок понятен, заказы поступают и нужно только масштабировать бизнес. Но вообще, цифры, о которых говорят на российском рынке венчура, не всегда вызывают доверие. Лично я просто не очень понимаю, как их корректно собрать, чтобы можно было им доверять. Думаю, на самом деле мы очень плохо представляем себе масштабы этого рынка, его сегментацию и все остальное.
Дело в том, что этот рынок во многом делается русскими людьми за рубежом. Многие управляющие компании, в ведении которых находятся российские фонды, работают за пределами России (как и многие стартапы). Эта часть остается «за скобками», и как ее учитывать — непонятно.
— В биотех, кроме государства (включая ваши ФПИ и Биофонд), почти никто не инвестирует. Как эта сфера будет развиваться дальше?
— Отрасль непростая для частных инвестиций: горизонты длинные, риск высокий. Из активных фондов есть еще RBV Capital, а «новичков», которые были бы «заточены» под био, пока не видно. Но здесь как в анекдоте про суслика: если мы его не видим — вовсе не означает, что его нет. Думаю, эта сфера будет развиваться. По крайней мере, я знаю людей, которые участвуют в такого рода проектах как инвесторы и управляющие.
— Какие новые ниши могут появиться на венчурном рынке?
— Мой интерес лежит в области финтеха и всего, что связано с инвестициями в недвижимость. Глобальная финансовая индустрия достаточно большая и меньше всего подвержена трансформациям — в силу своей консервативности. Это создает потенциал для создания корпоративных фондов в банковской сфере.
— Российский финтех ведь меньше 1% от мирового?
— Да, но это если говорить об инвестициях в новые проекты. Мы не знаем, что происходит внутри крупных финансовых организаций (ВТБ или Сбербанка): сколько денег они вкладывают в новые технологии.
— А какой российский финтех-стартап вы считаете самым интересным?
— Revolut — стартап с русскими корнями. Его ниша будет развиваться. Но перспективы любого подобного проекта зависят от его способности интегрироваться в традиционную банковскую отрасль. Если он выбирает стратегию дружбы с крупными игроками, то получает шанс на создание устойчивой бизнес-модели. Посмотрим, получится ли это у Revolut.
Из других финтех-проектов интересно посмотреть, что Дуров сделает со своей криптовалютой (и как она будет уживаться с валютой от Facebook).
— По недвижимости — что может быть перспективным?
— Меня интересует возможность людей инвестировать в real estate. Вопрос в том, насколько государство способно адаптировать новые технологии, например по изменениям в регистрации титула собственности. Получим колоссальный прорыв, если Росреестр начнет делать это в электронном виде, не важно — централизованно или с помощью технологий распределения данных.
В сфере недвижимости не хватает проектов, сделанных с помощью краудфандинга. Знаю случаи, когда за рубежом строили целые небоскребы на средства больших групп инвесторов. К сожалению, эта отрасль кажется всем закрытой, зависимой от местных властей и дешевого доступа к крупному капиталу. Между тем, девелоперские проекты — это огромный рынок. Если сделать его более открытым и доступным для большого числа людей — будет большой успех.
— Какие проекты в сфере недвижимости вы считаете наиболее успешными?
— Мне понравился WeWork. Он как раз иллюстрирует тренд на «уберизацию» real estate. Его модель хорошо масштабируема — проект моментально превратился в глобальную компанию. Но каких-то колоссальных прорывных историй, таких, чтобы «Ах!» — и побежал с деньгами инвестировать, — на рынке я не видел. И это хорошо — подтверждает большой потенциал отрасли.
— Был ли у вас опыт личных инвестиций в какие-то проекты? Алексей Басов нам говорил, что у него в этом достаточно большой опыт…
— Возможно, это вопрос ближайшего будущего, но пока я этим не занимался. Вообще, для меня в этом есть некий конфликт интересов, но это преодолимо. Главное, что останавливает, — это требует большой отдельной работы. Не просто взять и отдать деньги, а осмыслить, поговорить с фаундером и потом еще за деньгами присматривать. А пока мне просто физически некогда этим заниматься.
140 миллионов — за «горящие глаза»
— Куда инвестирует сейчас российско-белорусский фонд RBF Ventures?
— Этот фонд начал полноценно функционировать в прошлом году. Фонд небольшой — всего 1,4 млрд руб., создан на паритетных началах с Белоруссией. Сейчас мы в самом разгаре инвестиционного процесса, инвесткомитет просматривает большое число проектов. Пока у нас 3 портфельных компании — это «АгроДронГрупп», CINEMOOD («Мультикубик») и RocketData. Каждая из них в разной степени успешна. Но мы еще на половине пути формирования портфеля. Думаю, нам надо совершить еще 4-5 сделок.
— Все 3 компании из разных ниш. Как их выбирали? У вас был какой-то определенный фокус?
— Да, из разных, но 2 из них связаны с IT. CINEMOOD, — скорее, про hard. А вот «АгроДронГрупп» — это оцифровка и анализ сельскохозяйственных земель на базе спектрального анализа. RocketData — вообще чисто айтишный стартап. Это маркетинговый сервис для управления репутацией бизнеса в интернете. Его аналогов в СНГ пока нет. Ближайший конкурент – компания Yext – находится в США. У RocketData очень хорошая команда и есть перспектива выхода на иностранные рынки.
Жестких отраслевых приоритетов у фонда нет. И это хорошо, так как дает определенную гибкость. Но мы для себя решили, какие отрасли не смотрим. Например, для биотеха у нас не очень хорошая экспертиза. Так что мы больше ориентировались на IT в широком смысле слова.
— Какие стартапы могут рассчитывать на инвестиции от RBF Ventures? На какие факторы или цифры вы обращаете внимание?
— Когда к нам приходит человек с идеей, наша задача — не просто дать денег, а окружить его заботой и связями, чтобы дать возможность вырасти. Задача фонда — включить проект в свою экосистему, подключить к записной книжке, найти в команду людей, быть в постоянном контакте с фаундерами. Ходить на совет директоров раз в квартал — в венчурном бизнесе это не работает.
Что касается цифр, в мандате RBF Ventures есть ограничение по сумме, выручке и доле фонда в стартапе (она должна быть не меньше 10%). При этом мы можем дать проекту не больше 140 млн руб. — это накладывает определенные ограничения. Мы не можем рассматривать очень дорогие или, напротив, очень маленькие проекты. Конечно, у стартапа уже должны быть MVP и доказательства, что этот продукт действительно жизнеспособный. И главное — мы должны увидеть перед собой людей с головой и «горящими глазами».
— Каких результатов в итоге должен достичь стартап?
— Проект, который может принести меньше пяти «иксов», мы в принципе не рассматриваем, — это для нас как бы порог. То есть у проекта должен быть потенциал взрывообразного роста. Это бизнес: чтобы из 10 проектов 2 выстрелили и отбили все затраты, они должны давать сотни «иксов».
— В чем специфика белорусского венчурного рынка?
— Он очень маленький — и стоящие люди стремятся быстро оттуда уехать. Но в Белоруссии есть Парк инновационных технологий (это такой аналог «Сколково»). Он дал возможность людям, которые там регистрируются, работать по английскому праву. Как это работает, пока еще мало кто понимает, потому что они находятся на самом старте. Но у нас из этого Парка высоких технологий — RocketData.
Вздрогнуть от… бюрократии
— Чем вы займетесь после закрытия дочерних фондов?
— Честно говоря, об этом пока рано думать.
— Но вы останетесь в РВК?
— Я бы вопрос шире поставил — останусь ли я в отрасли? Скорее всего, да. Мне бы этого хотелось, потому что она мне интересна. Это одна из немногих вещей, которые поддерживают азарт и вкус к жизни. Она связана с созданием чего-то нового. Конечно, это тяжелая работа, но она благородная и благодарная.
— Когда вы к ней приступали, вы для себя видели некий challenge? Удается его выполнить?
— Для меня каждое новое место — определенный challenge. До РВК я никогда не работал в государственных компаниях — и это была для меня колоссальная сложность. Работа в компании с госкапиталом доставляла мне дискомфорт: некоторые обстоятельства до сих пор иногда удивляют и заставляют вздрагивать от неожиданности. Но я потихонечку адаптировался.
— А от чего вздрагиваете?
— Это точно не страх — скорее, неожиданная точка зрения на какие-то вопросы. Раньше я на многие проблемы пытался смотреть исключительно с точки зрения бизнеса. Теперь же мне приходится выслушивать аргументы людей, что «вот так делать нельзя», — они объясняют мне вещи, которые я бы, наверное, и не заметил.
— Это связано с общими задачами и стратегией РВК?
— Нет, с общей спецификой работы, например с госзакупками. В частной компании я мог просто привлечь консультанта или оценщиков, а здесь надо проводить конкурс. И вот так на любое решение может уходить неделя или месяц. Это бюрократия — и от нее я вздрагиваю.
— Вы нашли какой-нибудь собственный способ справляться с бюрократией?
— Ну, как нашел? Просто надо учитывать это в своих планах — как дождь за окном. Я воспринимаю это именно так – как природную данность.
