Inc. Talks: global russians, «золотые клетки» и «российские черепахи» — итоги 2018 года

Участники

Владислав Мартынов

Ethereum

 В последние несколько лет я инвестирую на очень раннем этапе развития (когда есть либо MVP, либо первая версия продукта) в высокотехнологичные компании в сфере блокчейн и искусственного интеллекта.

Илья Нагибин

главный редактор Inc.

Илья Нагибин: Как изменилась ситуация на венчурном рынке в России в 2018 году? Улучшились или ухудшились условия инвестирования?

Александр Чачава: Мне кажется, все надеялись, что в 2018 году уже наступит некая стабилизация, мы закрепимся на дне и будем искать, от чего оттолкнуться. Но давление на нас не прекращается. Это, конечно, больше влияет на макрофинансовые рынки и реальный сектор, но венчурная индустрия — это некая производная от IT-рынка. Если на нем мы видим продолжающееся давление (и санкционное, и экономическое) — российским компаниям заказан выход на рынки капитала. Попытки российских IT-лидеров выйти на какие-то более близкие биржи (ту же московскую) тоже не даются так просто — из-за негативного фона. Буквально каждые 3 месяца возникает какая-то новая опасность — санкций либо еще каких-то негативных событий. И это неминуемо отражается на российском венчурном рынке.

По сути, у стартапов есть 2 пути. Первый — перестать выглядеть российскими и мимикрировать под какие-то другие флаги. Многие яркие стартапы это уже с успехом делают — и получают возможность привлекать капитал и выходить на запад.

Второй путь — замыкаться на российском рынке и играть в игру импортозамещения. Но это дорога в один конец: изоляционная политика не позволяет потом из локальной компании стать глобальной (правила и особенности регулирования слишком отличаются здесь и там). Поэтому, на мой взгляд, российскому IT-рынку и отечественным инновациям импортозамещение приносит больше вреда, чем пользы.

Артем Елмуратов: Соглашусь с этим мнением. И кажется, сейчас необходимость этого выбора — быть чисто иностранной компанией либо российской — становится все более ярко выраженной. Тем, кто нацелен на отечественный рынок, очень тяжело привлечь иностранные деньги. И напротив, есть примеры компаний, нацеленных больше на иностранные рынки, — это кажется более эффективным способом развития.

Алексей Конов: Мне кажется, живя на одной шестой части суши, надо быть пессимистом и радоваться хорошему. Такова моя жизненная позиция — поэтому я здесь живу и радуюсь. Мы инвестируем в биотех и видим, что в России биомедицины в ее современном виде (т.е. в виде множества стартапов) просто нет. У нас хорошие научные школы, но мешает несколько вещей, и одна из них — инфляция проектов: как ни странно, денег (к сожалению, дурных) больше, чем хороших стартапов.

Мы сделали несколько интересных инвестиций в зарубежные проекты — и из двух очень неплохо вышли. По российским меркам это были просто очень большие выходы. Свою стратегию считаем правильной: тягаться с крупными западными фондами мы не можем — у нас есть госденьги, и не все их возьмут. В принципе, венчурный капитал во всем мире — это всегда формат клуба: все построено на личных связях. Поскольку мы это понимаем, надо искать какие-то специальные возможности. У нас это вроде получается: за последние 2 года — 2 больших выхода на общую сумму около $800 млн. Что будет в 2019 году, не знаю. Мне кажется, наиболее вменяемые институты развития (как РВК) должны понять: ситуация кардинальным образом меняется. Хороший проект с супер-технологией (даже если он создан в России, и это ООО с 10 тыс. рублей уставного капитала) купят, но с некоторым (15-20%) дисконтом по цене. Поэтому институтам развития пора перестать поддерживать деньгами все, что шевелится, и попробовать сдвинуть рынок: мимо санкций и торгового давления выйти с проектами и продуктами туда. У российской фармы сейчас 2% мирового рынка. Поэтому мы либо играем на этих 2%, либо выходим хотя бы на 20%. Вот основной челлендж 2019 года.

Владислав Мартынов: Согласен с большинством высказанных здесь тезисов и хочу только поделиться несколькими своими наблюдениями. Одна из тенденций этого года — рост числа новых стартапов и компаний, созданных российскими коллегами. То есть количество интересных идей и разработок увеличилось: проектов было намного больше, чем в прошлом году. При этом наши стартапы действительно пытаются сразу позиционировать себя в основном как международные. Соответственно, меняют юрисдикцию и место регистрации интеллектуальной собственности. И обязательно включают в команду 1-2 иностранцев — чтобы как-то «прикрыть» свое российское происхождение.

С точки зрения динамики, по моим наблюдениям, объем частных или венчурных негосударственных денег на рынке остался прежним. Да и состав игроков (их немного), в общем-то, тоже сильно не изменился. Но венчурные фонды и инвесторы тоже теперь стараются как бы абстрагироваться и дистанцироваться от России — такая четкая тенденция в этом году обозначилась. Потому что наличие российского инвестора даже у международного стартапа с русскими корнями тоже создает проблемы — как при продаже его сервиса и продукта, так и при проведении следующего раунда инвестиций. Как только выясняется, что у тебя какой-то инвестфонд из России (да еще и, не дай Бог, попавший в санкционный список).

Еще я наблюдаю очень интересную трансформацию на рынке блокчейна. Последние 1-2 года люди в основном обращали внимание на хайп, связанный с криптовалютами, и не особенно интересовались самой технологией и ее конкурентными преимуществами. Соответственно, реальных стартапов, которые создавали бы какие-то новые сервисы (а не занимались спекулированием на ICO или криптоактивах), было очень мало. Но сейчас пузырь сдулся и в последнем квартале уходящего года стало появляться все больше и больше интересных компаний, предлагающих реальный сервис либо решения для розницы. Все меньше спамовских или очень сомнительных ICO-проектов, и, напротив, все больше уже реальных историй.

Алексей Горячев: Все-таки этот тренд исхода компаний из России в каком-то смысле не совсем новый. Помню, 2 года назад была какая-то очередная премия, и многие номинанты (венчурные фонды и проекты) брали в руки приз и говорили: «Знаете, я стараюсь не инвестировать в России, а проникнуть в какие-то западные сделки». Тогда и мне казалось, что большинство проектов, скажем, в Испании качественнее, чем здесь, — просто по уровню развития фаундеров, их корпоративному опыту, даже по возрасту. Но сейчас, мне кажется, мы все-таки шаг за шагом неминуемо движемся к тому, чтобы лучшие проекты в России были с каждым годом гораздо профессиональнее. И я вижу это как преподаватель Сколковской стартап-академии — там есть всегда пара-тройка звезд в классе, которые делают очень неплохие проекты. И эти проекты, в общем-то, достойны того, чтобы двигаться в Европу и смотреть на Россию как на один из рынков.

Для себя мы сейчас выбрали новую модель инвестирования: сделали с Deloitte программу на Кипре (в очень старой для России юрисдикции) и перепрофилировали один свой фонд на $15 млн. Будем стремиться получать для российских проектов, которые становятся международными, европейские гранты (в том числе Horizon 2020). Подали несколько заявок — и в нашем портфеле уже 4 проекта, которые получили эти гранты. Мы видим, что эти грантовые программы стараются активно поддерживать проекты. Это вовсе не означает, что компания перестает быть российской. В Европе это как бы другой проект, построенный на той же базе, — там им приходится заново становиться компаниями на самом деле, это не те же компании, которые выходят. А в России проект тоже продолжает развиваться и двигаться.

Еще один тренд, который мы увидим в 2019 году, — все большая гуманизация проектов. В том смысле, что мы все время говорим о технологиях, а они всегда дают больше возможностей человеку. Такой мировой тренд разворота бизнеса в социальную сторону. Это не означает отказа от прибыли или «дайте нам денег, потому что мы очень хорошие». Люди начинают осознавать, почему бизнес вообще зарабатывает деньги, — он полезен социуму и не может существовать отдельно от него.

Алексей Басов: Честно говоря, я далек от драматизации событий, которые, наверное, неизбежны: каждый, оперируя своим опытом, хотел бы добиться большего и быть глубже включенным в глобальную экономику. Но в целом процессы последних 2-х лет позитивны даже для внутреннего рынка — его объем в 2017 году вырос на 50% (по количеству сделок — на 15%). В этом году за первые полгода рынок показал практически такое же число сделок, как в предыдущем (по данным нашего исследования с PwC). Это позволяет надеяться, что 2018 год тоже продемонстрирует рост.

Конечно, мы говорим о крайне скромных цифрах — $250-300 млн в прошлом году. В Израиле, США, Китае вклад венчура в общую экономику составляет практически 1%. Наш рынок на порядок ниже в этом смысле. И это демонстрирует, с одной стороны, довольно низкую точку старта, но в то же время — и высокий потенциал. В следующие несколько лет, если мы все будем делать целенаправленно и квалифицированно, наша отрасль сможет получить существенно большую долю и значимость в российской экономике.

На это же работают и заметно более скоординированные действия государства и институтов развития, которыми оно управляет. Мы видим перезапуск ВЭБ.РФ и немало координирующих мероприятий, призванных уточнить мандаты всех институтов развития. «Сколково», ВЭБ, «Роснано», РВК, ФРИИ и тому подобные организации наконец-то стали работать друг с другом и пытаются организовать единую замкнутую экосистему, комплексно поддерживающую инвестиционный цикл всех проектов и лучших игроков. Даже если они считают наши государственные деньги дурными, не совсем правильными и неудобными, все же берут их и прекрасно управляют.

Конов: Я имел в виду ситуацию, когда институты развития вкладывают сами, своими силами и уподобляются некоторым нашим олигархам. Вот в нашей области, например, я часто встречаюсь с людьми и говорю: «Мы планируем следующий фонд делать». А в ответ слышу: «Я сам все могу. Если я построил империю на перевалке грузов и добыче полезных ископаемых, то я что, в медицине не разберусь? Зачем ты мне нужен?» Раньше и РВК так делало, но сейчас, слава Богу, перестало, а многие институты развития по-прежнему так работают, — вот об этом я говорю.

Басов: На мой взгляд, Алексей несколько упрощает, но неважно. Итак, мы видим лучшую координацию институтов развития, что, безусловно, повлияет на результаты этого года. И именно с этими процессами мы связываем дальнейший рост, как и с тем, что корпорации все активнее включаются в инвестиционный рынок. Большая часть из них организовала фонды (или вот-вот организует), и существенная их доля — с нашим участием. Потому что мы — носители экспертизы по структурированию корпоративных фондов. Большая часть корпораций приходит сейчас к нам, чтобы мы им помогли создать такие инструменты.

Это означает, что на рынок приходит новый тип игрока. А с ним — новые деньги и (самое главное) новый тип экзита, который, несмотря на свою распространенность в мировой практике, был довольно скромно представлен в нашей стране. Это кардинальным образом увеличит шансы всех инвесторов на выход и даст отличный импульс всей инвестиционной цепочке.

Точно так же мы ожидаем в 2019-м (максимум — через год) выход на рынок венчурных инвестиций негосударственных пенсионных фондов. Это еще один важный игрок, и с ним связан пробел в нашей экосистеме. В большинстве развитых рынков пенсионные фонды активно участвуют в венчуре и инвестируют очень лимитированные для себя средства, направляя их на максимальную доходность и подвергая определенному риску (не зря наша область называется «венчурной»). В нашей стране эти деньги не чувствуются, а они способны удвоить, утроить, увеличить вчетверо венчурный рынок, — это, безусловно, приведет к смене ландшафта и всей его структуры.

Поэтому мы видим более радужные перспективы происходящих процессов, не отвергая те ремарки, которые коллеги обозначили, — давление, безусловно, все мы ощущаем. Однако соглашусь с Алексеем: хорошие проекты находят возможность мимикрировать или смело, с открытой грудью, выходить на глобальные рынки со словами: «Да, мы отсюда, ну и что? Зато у нас классный продукт!» И пусть с каким-то дисконтом, но рынок принимает достойные бизнесы из России, и сделки нашим компаниям все же удается реализовывать. Рынок – он все-таки про деньги и в меньшей степени про политику. Поэтому политика, скорее, формирует некое психологическое давление и небольшой экономический дисконт, но не является «дил-брейкером» в большинстве случаев.

Мартынов: Еще один интересный тренд, который я вспомнил при упоминании Китая. Года 2 назад появился первичный (возможно, в той области, где я работаю) интерес китайских и ближневосточных инвесторов к российским высокотехнологичным компаниям. Но он никак не оформлялся — люди просто интересовались. А в этом году стали появляться совместные китайско-российские фонды и другие структуры, зарегистрированные в России. По крайней мере, у меня было несколько дью-дилидженсов для конкретных проектов. Хвастаться интересными закрытыми сделками пока рано, но, возможно, в следующем году на российском рынке появятся дополнительные деньги из Китая и с Ближнего Востока для российских высокотехнологичных стартапов.

Говоря о дисконтах — иногда они доходят до 30% (в зависимости от сделки). Когда ты говоришь: «Я из России, у меня русский инвестор» (не дай Бог, из санкционного списка), — это серьезно. У меня и срывались сделки, и проходили сложные переговоры — юристы очень профессионально доказывали, какие риски это влечет. Но в целом, я согласен, этот год был очень позитивным: больше интересных сделок и выходов. К сожалению, это происходит за пределами России, но взаимодействие отечественных инвесторов и российских стартапов идет и развивается. Наверное, в идеале мы бы хотели, чтобы это происходило в нашей юрисдикции и помогало развивать экономику нашей, а не других стран.

Нагибин: Что можно назвать событием этого года для инвесторов?

Чачава: Я бы разделил эти события на тренды и антитренды года. Тренд года — несомненный успех global russians, то есть людей, которые начали бизнес в России или с русскоязычной командой, но развивать его стали в другой юрисдикции (перевели туда штаб-квартиру). Я вижу очень много успешных проектов и больших раундов: могу перечислить 10 очень успешных на Западе и в Азии русскоязычных SaaS-компаний и еще 5 финтех-стартапов. Я искренне удивился и порадовался за коллег из компании WayRay — выпускника GenerationS, — с хардверным решением они уже подняли второй международный раунд с такими инвесторами, как Porsche  и Hyundai ( (а до этого в них инвестировал Alibaba). Если говорить о нашем портфеле, мне очень нравится, как развивается компания InDriver, уже работающая в 13 странах и 188 городах. Мы в прошлом году продали стартап Bright Box страховой компании Zurich Insurance Group. Я вижу много отраслей, где global russians играют очень значимые роли и активно развиваются. Для меня это — супертренд года, который, безусловно, вселяет оптимизм.

А антитренд года — необходимость всем этим людям придумывать какие-то схемы, мимикрировать и т. д. Ограничения (особенно в финансовой сфере, на рынках капитала) играют определяющую роль: у 99% фондов в мире нет мандата на инвестиции в российские компании и стартапы. Приходится как-то адаптироваться, а это — дополнительные издержки, сложности и потеря времени. А time-to-market — едва ли не самый важный показатель (особенно в инновационной венчурной индустрии).

Второй антитренд года связан с теми компаниями, которые решаются начинать с российского рынка, — он иногда достаточно значим (если говорить про фудтех или какие-то другие инфраструктурные инновации) и кажется большим. Эти компании добиваются определенных успехов, но потом оказываются в «золотой клетке»: вроде и конкуренция низкая, и финансовые показатели у них неплохие, но экзитов нет — реальный капитал под российский рынок сейчас не привлечь. И особенности нашей изоляционистской политики и регулирования не позволяют этим компаниям потом выходить на международный рынок — слишком многое уже заточено под отечественные реалии. В итоге непонятно, что им делать: и на IPO не выйдешь, и стратегов нет. Очень много отличных компаний внутри России вносят революционные изменения в те или иные отрасли и развиваются, но я, как инвестор, у них не вижу именно венчурных перспектив. Это тоже печалит и сильно влияет на потенциал рынка.

Елмуратов: Наблюдаю такой позитивный тренд: молодые выпускники биотехнологических факультетов (биоинформатики, медики и т. д.) сейчас очень часто пытаются сделать какой-то стартап. Как правило, они быстро проваливаются и потом идут работать в науку или бизнес. Несколько лет назад это явление было намного меньше по масштабу, а сейчас все пробуют что-то делать или занимаются наукой и параллельно запускают стартапы. Понятное дело, в области биотехнологий и биомедицины это тяжело: и проект тяжело поднимать, и в целом это очень капиталоемкая область. Но сама тенденция — хорошая, потому что так или иначе будут выстреливать какие-то успешные стартапы.

Опять же, из моей области могу выделить такую историю — она, возможно, станет значительной для венчурных инвестиций в медтехе. В определенных странах исследователи начали активнее работать с редактированием генома человеческих клеток. Здесь очень много нюансов (в том числе этических), но у ряда компаний и стран появился шанс вырваться вперед. В России есть ряд исследователей и научных групп, которые целенаправленно работают с редактированием генома людей (пока исключительно с точки зрения клеток и эмбрионов на начальной стадии). И это, как ни странно, может стать одним из прорывов, — вероятно, за счет более смелого решения.

Конов: Я не уверен, что обгоним, но догнать можем (по крайней мере, в каких-то вещах). Мы в прошлом году инвестировали в одну российскую компанию в области геномного редактирования — и в январе планируем долить туда заметное количество денег. Это, конечно, абсолютно новые вещи, и ими надо заниматься.

Вторая позитивная вещь — те самые global russians. У нас среди эдвайзеров есть люди, которые связаны с большими зарубежными проектами. Они никуда не ушли, а стали помогать нам даже больше. Один из них сказал: «Ребята, знаете, мне за державу обидно, понимаю ситуацию с рублём. Давайте я буду вам бесплатно помогать, — хочу, чтобы русский фонд был успешным на мировой арене». Это такой тренд — люди готовы «возвращать долги» Родине, несмотря на их критическое отношение к тому, что здесь происходит политически.

И потом, за последние 2 года мы смогли вернуть оттуда некоторое количество людей — и для меня это тоже было удивительно. Есть возможность сохранить здесь мозги. Поставим в плюс РВК: не будь таких институтов развития, отток людей был бы гораздо сильнее. Он и так заметный, но тут хотя бы какой-то камень в ручей поставлен — и часть людей задерживается, остается, прибивается к берегу и пытается как-то выплывать и обживаться.

Мартынов: С моей точки зрения, есть еще один позитивный инсайд. В самом начале мы говорили, что стартапы и венчурные инвесторы пытаются дистанцироваться от России. Но тенденция этого года — рост числа разработческих и НИОКР-команд в России, ощущается явная нехватка кадров. Как бы компании ни дистанцировались от России, производство своего продукта или сервиса они предпочитают делать здесь.

А событием года я бы назвал 3 успешных выхода Дмитрия Гришина и его инвестиционного фонда Grishin Robotics. У них в портфеле уже 3 единорога, и удалось продать ряд компаний таким крупным брендам, как Amazon, и другим известным игрокам. То, что global russians делают большие дела в совершенно новых направлениях, не может не радовать.

Чачава: Ремарка про тренд. 4 из 5 моих израильских портфельных компаний в этом году открыли центры разработки в России — просто из-за разницы зарплат при сопоставимом качестве инженерных ресурсов. И это, наверное, тоже позитивный тренд. По своему портфелю замечаю: все-таки в России есть сотни тысяч высококвалифицированных инженеров-разработчиков. И это ставит нашу страну в топ-5 (если не в топ-3) стран с развитой инженерной экосистемой, это огромный потенциал.

Горячев: Событие года для меня, как партнера фонда iTech, – покупка Ticketland компанией МТС. Это не просто сделка: она отражает тренд на формирование таких экосистем вокруг крупных игроков. И это дает большую надежду многим стартапам, которые в каком-то смысле немножко замкнулись в России (несколько таких сделок готовится, я уже вижу). Некоторые крупные российские компании и холдинги полностью изменили свой подход к бизнесам: раньше они пытались ими управлять и все контролировать, а сейчас дают гораздо больше свободы. Теперь они смотрят на маленькие компании как на инвестиции и видят возможность научиться у них и увидеть свое будущее. Мне кажется, это очень позитивная история.

Здесь упоминалось о возвращении людей в Россию. В Лондоне многие говорят: «Как только что-нибудь изменится, все мы с деньгами вернемся». Я в это не особо верю, но вижу другую тенденцию. Это как у китайцев есть концепция «водорослей и черепах»: первые приросли к почве и развиваются внутри страны, а вторые заполнили все университеты (в том числе американские), и потом какая-то часть из них возвращается назад. Вот этих «черепах» российского происхождения я тоже вижу — это хорошо обученные дети, уже с опытом работы в западных корпорациях и стартапах, которые возвращаются сюда и хотят что-то делать. Они мыслят глобально, и для них вообще нет какого-то замкнутого мира и истории, характерной для нашего поколения, — возделывать свой сад, а дальше будь что будет. Для них этим садом является весь мир, и при этом корнями они отсюда. Вот, пожалуй, 2 больших очень позитивных тренда.

Назову третий: профессионализация рынка. Ребята, которые делали проекты здесь (в том числе благодаря институтам развития), сейчас запускают вторые и третьи проекты, и они уже гораздо профессиональнее, чем были когда-то. В то же время люди с состояниями в десятки или сотни миллионов рублей (не очень большими по западным меркам) начали рассматривать венчур как возможность разместить часть своих денег, — и они тоже становятся профессиональнее.

Мартынов: Вставлю ложку дегтя в бочку меда. Реально есть когорта людей, получивших образование и опыт там, которые искренне болеют и переживают за Россию. Тем не менее, они достаточно сильно обеспокоены геополитической и (если уж честно говорить) нашей внутренней ситуацией. Когда они видят закручивание гаек с определенными свободами, им очень тяжело из Англии, Америки или Канады возвращаться, — это их сильно беспокоит. Поэтому от общего геополитического фона и развития внутриполитической ситуации зависит, будут ли они сюда инвестировать время и деньги, активно участвовать в жизни страны, либо, наоборот, еще сильнее дистанцируются.

Конов:Мне кажется, вы не правы. В нашем маленьком «курятнике» под названием «венчурное инвестирование» геополитика, конечно, оказывает на рынок какое-то влияние — политическая ситуация не очень хорошая в стране, и все это понимают. Но мне кажется, это не решающее влияние. Гораздо сильнее влияет презумпция виновности за неудачу — она у нас по-прежнему превалирует. А любое венчурное инвестирование, как мы знаем,  обречено на неуспех в 9 из 10 случаев. Особенно когда ты управляешь государственными деньгами — не дай Бог тебе что-то неуспешно вложить! Вот если бы это у нас переломить…

Мартынов: Согласен с вами. У нас предприниматель воспринимается обществом как этакий сомнительный персонаж, наверняка он нечестно зарабатывает деньги. Ну а если молодой парень разработчик софта решил заработать денег на своем бизнесе все начинают его отговаривать его и доказывать почему ничего не получится. кто пытался и потерпел неудачу — хоть 3 раза подряд, он все равно герой — и молодец, что хотя бы попробовал! К сожалению, вот эта парадигма неверия, скепсиса и сомнений— большой сдерживающий фактор для развития предпринимательства. Но это не отменяет того, что 25-летних ребят, проживших несколько лет в Америке, все равно тревожит наша внутренняя ситуация.

Басов: Отношение государства к риску и отношение к предпринимательскому неуспеху — это вопросы нужно разделить. Конечно, культурная толерантность к риску у нас низкая — мы все росли на том, что ошибаться плохо (и в этом — отличие от вестернизированной культуры). С этим сложно что-то поделать — требуется большой сдвиг. У нас и торговать плохо — это что-то низкое и мерзкое. А вот созидать и изобретать — это да, дело настоящего мужчины. Много таких стереотипов влияет на успешность, предпринимательскую активность и культуру у нас в стране, и их нам предстоит преодолевать.

О юридических последствиях неуспеха. Вы наверняка заметили, что государство участвует в венчурном рынке уже лет 10 точно, госинституты и госбанки проинвестировали сотни проектов и уж точно больше половины из них оказались неуспешными. Это нормально: государство осознает право этих менеджеров, компаний, фаундеров на риск, и в абсолютном большинстве случаев никаких ужасающих последствий для них не наступает. В этом смысле государство — вполне квалифицированный, профессиональный игрок, хорошо понимающий структуру риска и доходности венчурных фондов.

Если возвращаться к основному вопросу про события года, из больших историй отмечу нашу: Российская венчурная компания через фонд Da Vinci поучаствовала в сделке с Gett. 8% крупного мирового игрока мы опосредованно купили благодаря сделке, выстроенной нашим фондом, — это большая история вполне мирового масштаба. Если брать сторонние сделки, к которым мы не имели отношения, можно вспомнить Skyeng — прекрасный стартап, который буквально несколько лет назад оценивался в $100 тыс. Baring Vostok оценил его под $200 тыс. (более чем достойные деньги) и вошел, — это один из крупнейших входов в недавний венчур.

Второй блок сделок, которые нужно отметить, — поглощения корпорациями. Уже упоминали покупку Ticketland компанией МТС, Mail.ru Group купила «Ситимобил» (вместе с «Мегафоном») и стартап ESforce, связанный с киберспортом. То есть крупные корпорации (и частные, и государственные) начинают поглощать компании с рынка. Культура развития за счет внешних приобретений (а не инхауз-менеджмента) наконец-то проникает в наш бизнес и, безусловно, сдвигает венчурный рынок в целом.

Важно еще отметить сближение интернет и неинтернет-структур — углубление альянсов Сбербанка и «Яндекса», «Мегафона» и Mail.Ru. Мы наблюдаем зарождение игрока с потенциалом, который выводит его в абсолютные гранды российского финансово-айтишного рынка в целом.

А если говорить о новых игроках — только РВК по итогам года делает 4 новых больших фонда в несколько миллиардов рублей каждый. Плюс появилось несколько крупных корпоративных фондов — таких как Росатом. Игроков становится больше — это позволяет считать, что рынок развивается, и не только на уровне трендов, но и на уровне совершенно конкретных измеримых событий.